Читать книгу "Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков"

– Вот вас и судят. И вашего замполита, разумеется.

– Товарищ полковник, суд и судилище – не одно и то же. А то, что это моя рота и я ко всему причастен, так я и не отказываюсь. Но у меня к вам просьба.

– Слушаю.

– Защитите Денисова. Он хороший сержант, человек достойный. Я ручаюсь.

– Наше ходатайство о смягчении наказания к делу приобщено, мы тоже кое-чем занимаемся. Только что это ты вдруг всех оправдываешь, за всех хлопочешь? Если они хорошие и достойные, то кто же виноват?

– Война, наверное.

Закончив с формальностями, поставив в открепительном удостоверении жирную фиолетовую печать, начальник политотдела неожиданно крепко пожал Ремизову руку.

– Служи, старший лейтенант. И помни свою боевую роту.

– Буду помнить. Афганистан, Панджшер. Это навсегда, – он не кривил душой и свято верил в сказанное.

Черкасов, с которым начальник политотдела дивизии беседовал отдельно, вышел из кабинета невеселый.

– Рем, хотел с тобой теплой ташкентской водки попить. Не выходит.

– Завязал, что ли?

– Все много хуже. Мне в Кабул, на собеседование с начальником политуправления армии, тебе – в Ташкент. Нам не по пути. Я теперь в законе, бугор, вот со мной бугры и общаются. – В этом месте его пробило на смех, но Ремизов, глядя на своего друга и сослуживца, на этот раз не отреагировал. – Что не смеешься?

– Значит, мы расстаемся, Черкес.

– Я скажу тебе, зачем меня вызывают. – Черкасов провел ладонью по лицу, словно разгладил его. Оказалось, он и не смеялся вовсе. – Из-за судимости, конечно. Уволят, к чертям. Перед лицом государства своей вины я не вижу. Но, так или иначе, она будет по пятам преследовать меня всю жизнь. Как клеймо, как клякса величиной с личное дело. Не смоешь, не соскребешь. Я знаю: мне как политработнику – смерть. Если я не прав, то только перед людьми. Я не сделал того, что мог бы сделать. Но так упрощать, делать из меня крайнего… Я не согласен. Разве я мог или должен был предвидеть, что в меня будут стрелять свои. Ты вдумайся, свои! Где это преподают, на какой кафедре? Мы оказались не в тех координатах – это их отмазка, зацепка, чтобы свалить на меня всю вину. Я перед сержантом Орловым виноват, перед солдатами виноват – не уберег потому что. Посмотри на меня, Рем. Разве я архангел, разве я герой боевика? Что я мог сделать, когда начали рваться снаряды, что?

Ремизов промолчал. Он все еще был слишком молод, чтобы понять – у его друга нет ни карьеры, ни будущего. Хорошо, что прошлое никто не отберет, оно отмечено на его теле шрамами и осколками, засевшими в шее.

– Нас с тобой сюда загнали. Как баранов на бойню. Слева пропасть, дна не видно, справа минное поле, впереди засада и пулеметчик, бабай недобитый, руки потирает. Сзади граница и три ряда колючей проволоки. Мы здесь отслужили два года, а что изменилось? Наш полк, как жернова мельницы, нас только успевали пополнять личным составом. Ладно, если раненые убывают, а если «двухсотым» грузом? Раньше были ворошиловские стрелки, сталинские соколы, война в Испании – сколько гордости в каждом слове – та страна ничего не могла проиграть. А сейчас, когда от народа прячут и героев, и их могилы, у нас мало шансов, а если точнее, нет совсем. Ты понимаешь, что с нами сделали? Нас подставили. А меня подставили так по полной. Ты везунчик, Рем, поэтому ты ничего не понял. Ты целый, ни разу не ранен, награжден орденом, участвовал во всех операциях, сколько людей спас.

– А сколько погубил?

– Не бери на себя чужое, например мое. Ты спасал. Спасибо тебе, что ты везунчик. Часть твоего везения и мне досталась, и всем. Помнишь, когда нас авиация бомбила, вся рота бежала к тебе, и я к тебе бежал. – Он на секунду умолк. – И все остались живы. А если бы не бежали? Вспомни, где бомба разорвалась. Мы бы полроты потеряли…

– Ты был лучшим замполитом.

– Может, и так, но мне завтра в Кабул. Там пропесочат мозги, прошерстят личное дело и предложат уволиться. И куда я с судимостью? На гражданке не знают, да и не хотят знать, что где-то идет война, не поймут за что… У меня теперь одна дорога. Найду себе другую войну. Войны не кончаются, их как грязи, мы просто об этом никогда не думали. А может, и сюда вернусь, я же тут все знаю. Мы расстаемся, Рем. Навсегда. Это я тебе как твой замполит говорю.

Перед Ремизовым стоял совсем другой человек, не тот, каким он прежде знал своего товарища и друга. Ниже его ростом на полголовы, узкий в плечах, он давно сроднился с огрубевшей обветренной кожей на лице, стал уставшим и серьезным, избавившимся от пустых надежд. Он мог бы показаться непригодным к войне, если бы не та уверенность, не тот спокойный взгляд, которым он сопровождал свои слова. Как бы там ни было, победы в войнах одерживают не герои. Герои обычно гибнут. Но те, кто идет за ними, штурмуют и берут вражеские редуты. Черкес с его уникальным опытом обязательно дойдет до редута. Если не он, то кто же? Его выбор сделан. Сначала кем-то без него, а теперь и им самим.

– Не надо себя обманывать. – Черкасов посмотрел в глаза командиру и с известной философией закончил. – Ну, а раз так, то у нас, у настоящих русских мужиков, нет повода не выпить. Придется в дукане местную, пакистанскую брать.

* * *

В Ташкенте, на военном аэродроме Тузель, Ремизов пропустил вперед попутчиков и одним из последних сошел с аппарели «Ил-76». Он так долго шел первым в строю, что теперь даже среди случайных пассажиров хотел оставаться в тени и уж точно не искать первенства в очереди за счастьем. Что бы и как бы он ни делал, ему не дано опоздать на свой поезд, потому что после двух лет войны ему никуда не опоздать. Жизнь прекрасна. Это есть самая главная правда в мире.

27 апреля, тает знойный полдень. В предвкушении лета с наслаждением печет азиатское солнце, в южных широтах оно жаркое даже весной, но это уже солнце Родины. Долгие месяцы он ожидал этого мгновения, мечтал о нем, видел во сне, и оно стоило того, чтобы замереть на вздохе с влажными глазами. На сердце стало легко и воздушно – разве это не мгновение истины, когда в нем столько Любви? «…Потому что есть на свете это счастье – путь домой» – повторялась и повторялась засевшая в голове мелодия, но Ремизов от нее не уставал. На прощание он погладил рукой теплый дюралевый борт, доставивший его в Ташкент, и, разминая плечи, медленно направился к пассажирскому терминалу. Горбатый «грузовик» – последний свидетель того, что старший лейтенант Ремизов был там, за речкой. К вечеру самолет обслужат, заправят керосином, а завтра привычным маршрутом он отправится обратно. А его, Артемова, война кончилась.

Кончилась. Он остановился, поставил на бетонную дорожку потертый и побитый, как будто побывавший в боях чемодан. Достал из правого бокового кармана полевой куртки гранату Ф-1, подбросил ее в руке, ощутил ладонью ребристый корпус. Ну что, подружка, пора прощаться. Ты – последнее, что меня связывает с той, с другой жизнью. Я бы взял тебя с собой, мы столько месяцев провели вместе, у нас получился хороший роман, но в эту страну тебя не пустят. Ты бескомпромиссна, лучше тебя никто не умеет выполнять черную работу. Вывинтив запал, Ремизов бросил его в урну, стоявшую неподалеку, а начиненный тротилом корпус у самого входа в терминал – в другую и, не оглядываясь, пошел занимать очередь на пограничный контроль.