Читать книгу "Зеркало Кассандры - Бернард Вербер"

Моя мать это поняла и захотела освободить меня от свинцовых оков.

— Вы помните сейчас о времени, когда вы жили без слов? С младенчества до девяти лет…

Да, ко мне возвращаются смутные образы из фотоальбома, спрятанного в глубинах памяти. Ветер, животные, растения, родители, я была ими, я была всей Вселенной.

Я брала в руки цветок, и мои пальцы удлинялись, становясь этим цветком.

Я смотрела на облака, облака смотрели на меня, и я видела мир с их высоты.

Я была грозой, я помню, как я становилась светом молнии.

Я была дождем. Я помню, как падала бесчисленными каплями на землю и деревья.

Я была рекой, я ощущала камни и дно, по которым текла, я чувствовала форель, резвившуюся во мне.

Я была водорослями, которые шевелило течение.

Я была деревьями, я чувствовала, как мои корни ищут влагу, как листья наслаждаются солнечным светом. Я была пауком, ткавшим сеть в ветвях. Я была муравьем, несущим травинку. Я была клещом, бактерией, микробом.

Я существовала во всех измерениях. Во всех направлениях. Я помнила все предыдущие жизни вплоть до первобытного человека. А теперь знаю, что и это сознание можно расширить.

До того, как слова ограничили меня, я была ВСЕМ.

Я была всемогуща, так как хранила в сердце воспоминание о рождении Вселенной. Я была Большим взрывом и всеми формами материи и жизни, образовавшимися после него.

Я не знала границ.

— Но поскольку отсутствие речи — смертельный яд, как предупреждал Изидор Катценберг, ваши родители компенсировали его тремя вещами: музыкой, природой и… своей любовью. У вас было все, что необходимо ребенку, кроме слов.

Змеиный яд, растворенный в молоке.

Ким Йе Бин чувствует, что он не в силах в полной мере осознать то, что услышал. Кассандру бьет дрожь, с которой она не может справиться.

— А что произошло, когда мне исполнилось девять лет?

— Они научили вас говорить. И каждое слово для вас приобрело огромную важность.

Вот почему я так люблю словари. Поэтому хочу узнать происхождение и глубинный смысл каждого слова. Хочу узнать их корни. Ведь это и мои корни.

— Ваш мозг воспринимал каждое сплетение звуков, составляющих слово, как драгоценность.

Так человек, долго страдавший от жажды в пустыне, по каплям пьет воду. Она кажется ему необычайно вкусной.

— Вы узнали слова «мама», «папа», «я». Затем выучили названия предметов, животных, растений, потом, гораздо позже, появились абстрактные понятия. Все аккуратно размещалось в вашем мозгу. По порядку. Медленно. Надежно. Глубоко.

Так и есть, я помню. Каждое слово — драгоценность. Оно лежит в футляре, на полках в хранилище моей памяти.

Слова — для чувств.

Слова — для действий.

Слова — для размышлений.

— Ваш мозг познал свободу. Левое полушарие не могло больше угнетать правое. Ваш разум приобрел необычайную чуткость, остроту, воображение сделалось удивительно богатым. Свободный на протяжении девяти лет, подсоединенный ко всему миру, к другим людям, к природе, к Вселенной, мозг способствовал развитию вашего необыкновенного артистизма. И тут вмешался ваш отец.

Мой отец?

— Ну и ваш дядя Изидор, помешанный на футурологии. Ведь это он в свое время и познакомил вашего отца с вашей матерью. Все вместе они обсуждали Древо Возможностей. Само понятие «Древо Возможностей» придумал Изидор Катценберг.

Конечно, я вспомнила, это он автор! «Древо Возможностей» написал Изидор Катценберг.

— Ваш дядя и ваш отец считали, что современному миру больше всего не хватает пророков. Наша цивилизация казалась им слепцом, не ведающим грядущего, слепцом, пугливо хватающимся только за настоящее и самое ближайшее будущее.

— Они не ошибались, — признает Ким, откидывая со лба синюю прядь.

— Ваш дядя говорил, что политики не хотят менять будущее. Религиозные деятели, философы и даже ученые не решаются делать прогнозы из страха ошибиться или стать всеобщим посмешищем. Само понятие будущего начало как будто исчезать. Ваш дядя и отец поговорили с вашей матерью. Они убедили ее использовать гиперчувствительный и девственный мозг ее детей для того, чтобы сделать из них…

— Астрологов? — спрашивает Ким Йе Бин.

— Пророков! — поправляет его Филипп Пападакис.

— Тонко. Но дару прозрения нельзя научить.

— Научить можно всему. Все можно воспитать. Можно даже мышей научить считать, а растениям привить любовь к рок-музыке. Почему бы не натренировать людей видеть будущее? — произносит Шарль де Везле.

— А как же они направили работу моего мозга на будущее? — спрашивает девушка.

— При помощи книг и фильмов. Вас взрастили на специально отобранной духовной пище.

Кассандра вспоминает комнату своего брата, наполненную книгами по научной фантастике.

— Мир специализированной литературы, подобный лаборатории для опытов по предвидению грядущего, заставил вас размышлять о будущем.

Я помню непрерывный поток видений. Я помню все эти искусственно созданные миры.

Я помню мир «Дюны» Фрэнка Герберта, мир «Основания» Айзека Азимова, планету «Гиперион» Дэна Симмонса, космические колонии Орсона Скотта Карда.

Я помню, как я летела на корабле «Звездного пути».

Я знаю «Дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Я пришла в ужас от Земли тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года Джорджа Оруэлла.

Я помню параллельные миры «Убика» Филиппа Киндреда Дика и его футуристический Лос-Анджелес из фильма «Бегущий по лезвию бритвы».

Моя способность видеть далекое будущее пришла оттуда. Все свое детство я провела в мире будущего. Его различные варианты хранятся в моей памяти.

— Семь лет молчания для Даниэля. Девять лет для вас, Кассандра. Вы были подобны пружинам, которые сжали, а затем отпустили.

…В футурологию.

— Но ваши родители не предусмотрели того, что за обретение столь великолепных возможностей надо платить. «Избыток чего-либо одного означает недостаток чего-то другого». И каков же был ваш недостаток? «Чувствительность»? Нет, слово недостаточно выразительно. «Сверхчувствительность»? «Отсутствие кожи»? Нет, не то. «Паранойя»? Нет, но уже ближе.

— Психоз, — говорит Кассандра.

Пападакис кивает головой:

— Именно. Это верное слово. С семи лет ваш брат стал жертвой припадков безудержного энтузиазма, сменяемых периодами полного упадка сил. Он набрасывался на предложенные ему книги по научной фантастике, но проявлял высокомерие и презрение по отношению к людям, пытавшимся с ним разговаривать. Он стал абсолютно нетерпимым. Он впадал в бешенство из-за пустяков. Он не выносил чужих прикосновений. Все выводило его из себя, все раздражало. Он пребывал в постоянном недовольстве всем окружающим. Припадки эйфории и бешенства сменялись фазами уныния, а потом и депрессии. Затем он принимался писать математические формулы, в частности законы вероятности. Он был страшно нетерпелив.