Читать книгу "Семь столпов мудрости - Томас Лоуренс"

Тупик, в котором мы оказались на весь 1918 год, был совершенно нетерпимой перспективой. Мы планировали усилить арабскую армию для осенних операций под Дераа и на территории племени бени сахр. Если бы противник в результате этого вывел одну дивизию из Палестины, это позволило бы британцам провести вспомогательное наступление, одно из тех, целью которых должно было стать наше соединение в долине Нижнего Иордана, у Иерихона. После месячной подготовки этот план был отклонен, отчасти из-за большого риска, отчасти в связи с появлением нового, улучшенного плана.

Глава 92

В Каире, где я провел четыре дня, наши дела были теперь далеки от необдуманных решений. Улыбка Алленби дала нам штаб. У нас появились офицеры-снабженцы, специалист по погрузке и отправке грузов, специалист по вооружению, разведслужба, которую возглавил Ален Доуни, брат разработчика беэр-шебского плана, теперь уехавшего во Францию. Доуни был для нас ценнейшим подарком Алленби, стоившим больше, чем тысячи вьючных верблюдов. Являясь профессиональным офицером, он был наделен классовым чутьем, так что даже самый «красный» из его слушателей удовлетворялся вполне аутентичной «левизной» его речей. Он отличался чутким умом, инстинктивно улавливал тонкие особенности идеи восстания, и при всем этом военное образование обогащало его подход к этому противоречивому предмету. Он сплавлял в себе воедино войну и восстание. Как и его старший брат в Янбо, он вполне отвечал моему представлению о том, каким должен быть офицер регулярной армии. И все же за три года практической деятельности в этом преуспел только Доуни.

Он не мог полностью взять на себя непосредственное командование, потому что не знал арабского языка, а также потому, что его здоровье было подорвано на полях сражений во Фландрии. Он был наделен редким среди англичан даром превращать хорошее в наилучшее. Он получил прекрасное для армейского офицера образование и обладал богатым воображением. Безукоризненные манеры этого человека делали его друзьями представителей любых рас и классов. Слушая его, мы постигали технику сражения. Его чувство соответствия меняло наш подход к действительности.

Арабское движение жило как некий дикарский ритуал, смысл которого был столь же незначителен, как его обязательства и перспективы. Однако отныне Алленби считал его существенной частью своего плана, и возлагавшаяся на нас ответственность за его исполнение лучше, чем он сам того желал, – с учетом того, что издержки возможных неудач неизбежно должны были отчасти оплачиваться жизнями его солдат, – уводила движение далеко за пределы сферы веселых приключений.

Мы с Джойсом выработали свой собственный тройственный план поддержки первого удара Алленби. Части арабской регулярной армии под командованием Джафара должны были занять линию марша на север от Маана. Джойс с броневиками должен был проскочить до Мудовары и осуществлять диверсии на железной дороге – на этот раз в постоянном режиме, потому что теперь мы были готовы отрезать Медину. На севере мы вместе с Мирзуком рассчитывали соединиться с Алленби, когда он около тридцатого марта отойдет к Сальту. Ориентируясь на эту дату, я располагал свободным временем, поэтому решил отправиться в Шобек с Зейдом и Насиром.

Была весенняя пора, доставлявшая большие радости после трудной зимы, чьи тяготы казались кошмарным сном среди свежести и силы возрождавшейся природы.

Все вокруг оживало вместе с нами, даже насекомые определенного вида, столь ненавистные нам. В первую ночь я положил на землю, под голову, свой кашемировый головной платок, а на рассвете насчитал двадцать восемь вшей, запутавшихся в волокнах белоснежной ткани. После этого мы спали на подбитом коричневой верблюжьей шерстью подобии одеяла, которым накрывают седло, превращая его в сиденье, удобное для всадника и непроницаемое для пота. Даже при этом мы не знали покоя. Верблюжьи клещи, напившиеся допьяна кровью наших стреноженных верблюдов и превратившиеся в нечто вроде туго набитых сине-серых подушек размером с ноготь большого пальца, заползали под нас и вцеплялись в мездру овчинных шкур, а когда мы переворачивались во сне на другой бок, то они лопались под тяжестью наших тел, заливая кровью вперемешку с пылью коричневые маты.

Пока мы наслаждались прекрасным весенним воздухом, из Азрака пришли новости от Али ибн эль-Хусейна и от индусов, по-прежнему верно несших службу наблюдения. От холода умер один из индусов, а также Дауд, мой слуга из агейлов, приятель Фарраджа. Нам рассказал об этом сам Фаррадж.

Они дружили с детства, были всегда веселы, работали и спали вместе, делили между собой каждый кусок и любую добычу с открытостью и честностью совершенной любви. Поэтому я не удивился мрачному виду внезапно постаревшего Фарраджа и его словно окаменевшему лицу с ледяными глазами, когда он пришел ко мне сказать, что его приятель умер. С того дня и до самого конца его службы он больше не рассмешил нас ни разу. Он педантично ухаживал за моей верблюдицей, даже еще внимательнее, чем прежде, подавал мне кофе, одежду и седла и опускался на колени трижды в день, чтобы совершить обычные молитвы. Другие слуги пытались его развлечь, но вместо этого он молча, с серым лицом беспокойно бродил в полном одиночестве.

С точки зрения знойного Востока отношение британцев к женщине представляется всего лишь одним из элементов северного климата, который точно так же ограничивает нашу веру. В Средиземноморье влияние женщины и ее предполагаемое предназначение неоспоримо обусловлены пониманием ее непритязательности и безропотности. Но этот же самый постулат, отрицая равенство полов, делает любовь, товарищеские отношения и дружбу между мужчиной и женщиной невозможными. Женщина становится машиной для мышечных упражнений, тогда как психическая ипостась мужчины может удовлетвориться только среди равных ему. Отсюда возникают и партнерские отношения между мужчинами, обогащающие человеческую природу чем-то большим, нежели соединение одной плоти с другой.

Мы, люди Запада, дети нашей сложной эпохи, монахи в кельях наших тел, искавшие чего-то, что заполняло бы нас, кроме слов и чувства, самим усилием этого поиска отторгались от этого «чего-то» навсегда. Мы мучились унаследованным упреком в телесной распущенности, под которым подразумевался сам факт нашего рождения, стараясь расплатиться за него жизнью в нищете, воспринимая удачу как своего рода превышение кредита и подбивая баланс в бухгалтерской книге добра и зла с оглядкой на Судный день.

…Тем временем в Абу-эль‑Лиссане плохо шли дела по осуществлению нашего плана уничтожения маанского гарнизона, который предполагал переброску арабской армии за железную дорогу на севере и провоцирование противника на открытое сражение, при одновременном нападении Алленби на базу турок и силы поддержки в Аммане. Фейсалу и Джафару этот план нравился, но их офицеры яростно возражали против прямого нападения на Маан. Джойс, обращая внимание всех на нехватку артиллерии и пулеметов, необученность солдат, призывал более серьезно продумать стратегию дальнейших действий. Это не произвело впечатления. Мавлюд, горячо настаивавший на немедленном штурме, слал Фейсалу меморандумы по поводу вмешательства англичан в дело арабского освобождения. В этот критический момент Джойс заболел воспалением легких и уехал в Суэц. Приехал Доуни, чтобы достигнуть разумной договоренности с недовольными. Безупречная и общепризнанная военная репутация делала Доуни нашим самым убедительным аргументом, но он приехал слишком поздно, потому что теперь арабские офицеры чувствовали, что была задета их честь.