Читать книгу "Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917 - Альфред Нокс"

В политической декларации Временного правительства содержался следующий пункт, очевидно являвшийся вынужденной платой за временное соглашение с Советами:

«Пункт 7. Военные части, принимавшие участие в революционном движении, не будут разоружены или выведены из Петрограда».

Мне представлялось важным прояснить, как на самом деле Рабочая группа относится к вопросу о войне, поэтому я попросил Г. Вильямса, который был со всеми там знаком, представить меня некоторым из ее руководителей. Когда 16 марта мы прибыли в Думу, то сразу же обратились к Соколову, адвокату и лидеру социалистов-трудовиков. Я заявил ему, что при всей нашей симпатии к их борьбе за свободу мы, естественно, обеспокоены относительно продолжения участия России в войне. Я заверил министра, что по собственному опыту, приобретенному в результате частого общения с офицерским составом во время войны, знаю, что практически все они выступали за политические реформы. Теперь же, после опубликования пункта 7 политической декларации Временного правительства и приказа № 1 Советов, положение русского офицерства стало очень сложным. Я вручил Соколову копию приказа и заявил, что он является гибельным для русской армии.

Что касается манифеста правительства, Соколов ответил, что было важно убедить войска петроградского гарнизона в том, что правительству можно верить. Количество таких войск министр оценил цифрой 60–80 тыс., как он заявил, «каплей в море, в сравнении с 8 млн солдат на фронте». Разумеется, это являлось явной попыткой уклониться от прямого ответа. Если бы правительству были нужны войска, которым оно могло бы доверять, и оно, и сама революция были бы в гораздо большей безопасности под охраной одного-единственного полка, сохранившего дисциплину, а не вооруженной толпы, в которую выродился гарнизон Петрограда. Правда была в том, что солдаты гарнизона в страхе перед отправкой на фронт предпочитали устраивать в столице демонстрации, грабить беззащитных женщин и запугивать недальновидных министров. А при попустительстве Совета они навязывали свою волю правительству.

Соколов взял текст приказа № 1 и, нацепив пенсне, стал читать его так, будто видел документ впервые[55].

Затем он заметил, что приказ «написан не очень хорошо», но он поддерживает его положения об удержании солдатами контроля за оружием, так как до сих пор неизвестно, можно ли доверять офицерам.

Он заверил меня, что теперь энтузиазм в отношении дальнейшего ведения войны будет безграничным, что значит очень много. Больше не будет взяточников и предателей. Партия труда в целом высказывается за продолжение войны до тех пор, пока враг не будет выбит со всех оккупированных им территорий. Однако она выступает против территориальных завоеваний, включая и Дарданеллы. Поэтому ее членам не нравится назначение на пост министра иностранных дел Милюкова, так как всем известно, что этот человек выступает за передачу Дарданелл России.

Соколов продолжал говорить о том, что, как он надеется, в понедельник 19 марта возобновится работа на военных заводах. Однако факты говорили против таких оптимистических ожиданий. «Герои революции», похоже, желали лишь греться в лучах славы; они не понимали озабоченности союзников тем, «как будет дальше вестись война». Один из солдат в здании Думы заявил мне 16 марта: «300 лет мы страдали от ига рабства, и теперь от нас невозможно отделаться, просто предоставив нам неделю праздников!».

Суббота, 17 марта

Я отправился к Игнатьевым[56].

Хозяин дома настроен крайне пессимистично. Он рассказал мне, как в батальоне Преображенского полка в течение одного дня выбрали трех старших командиров и один из этих командиров был бывшим швейцаром с Сергиевской улицы. Командир, назначенный Родзянко, был арестован солдатами. Игнатьев заявил: «Я тридцать два года прослужил в войсках, и они там могут говорить все, что хотят, но им никогда уже не удастся заставить этих солдат снова подчиняться дисциплине». Я полагаю, что в правительстве понимают это, но там отчаянно боятся решительных шагов. К тому же у них нет достаточных сил. Игнатьев подвел меня к окну и, указав на баррикаду на Литейном проспекте, заметил, что Гучков распорядился убрать ее, но солдаты отказались выполнять приказ. Бедная графиня Игнатьева передала мне посылку со своими драгоценностями и письмо, которое я должен отправить ее матери и детям, которые находились сейчас в Швейцарии, в случае, если произойдет худшее. Я очень сочувствовал этим людям и попытался ободрить их, но было трудно притворяться, что ничего страшного для них не происходит.

Они рассказали мне о том, что в Луге с особой жестокостью был убит граф Менгден. Его солдаты спросили, признает ли их командир новое правительство. Тот ответил, что должен сначала отправить в Петроград телеграмму, в которой запросить инструкции. За это его закололи насмерть.

Бедного Безобразова арестовали и со споротыми погонами доставили в Думу[57].

Всю ночь он был вынужден просидеть на стуле, а после того, как его отпустили, ему пришлось пешком, несмотря на подагру ног, проделать путь домой в три мили. Бедный старый генерал! За всю свою жизнь он никому по своей воле не причинил вреда!

Лаверн рассказал, что сегодня к нему приходил командир бригады, которая через месяц должна была высадиться во Франции. По словам того офицера, из 3500 солдат, которые были с ним в Петергофе, осталось всего 50. Примерно тысяча его людей сейчас околачивались, ничего не делая, в Петрограде, а еще около двух тысяч, скорее всего, просто отправились по домам!

Еще один полковник рассказал ему, что его люди очень быстро были заражены речами социалистов и анархистов. Он предложил нам всем отправиться в казармы и попытаться поговорить с солдатами.

В дом Брюса (первый секретарь британского посольства. – Авт.) дважды вламывались солдаты, которые воровали его вина.

17 марта я совершил последний из своих ежедневных визитов в Думу. На следующий день вновь назначенные министры начали работать в зданиях министерств, где всего неделю назад заседали царские министры. Они надеялись, что там им удастся хоть как-то начать работать без постоянного вмешательства толп солдат. Совет продолжал заседать в Таврическом дворце, толпа вокруг которого заметно уменьшилась, так как митингующим, похоже, уже лень даже митинговать. В комнатах и коридорах стало еще грязнее. Часовые, которые с приходом новых свобод сначала демонстративно стали нести службу, прислонившись к стенам, теперь сидят на стульях или даже лежат на полу.

Каждый желает высказаться, так как право говорить долгое время людям не предоставлялось, и каждый момент молчания, похоже, представляется здесь потерянным временем. Происходят непрекращающиеся митинги на улицах, их количество постоянно растет, а число участников падает: народное движение предполагает, чтобы присутствующих там мужчин и женщин было достаточно для того, чтобы слышать собственные голоса. Появился новый глагол «митинговать», то есть присутствовать на таких митингах. Скажем, человек мог поинтересоваться у знакомого относительно его планов на вечер и услышать в ответ: «Я собираюсь немного помитинговать».