Читать книгу "Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом - Артем Драбкин"

Напряжение постепенно спадает. Как только от цели отлетим, все успокоится, зенитки далеко. Говорю: «Юра, заверни мне цигарку». Он свернет, закурит и подает мне в окошко между кабинами. Можно выпить кофе из литрового термоса и съесть конфет «кола» для бодрости. Меня часто клонило в сон. Штурвал отпустишь, самолет клюнет, и просыпаешься. Штурман ворчит: «Ты чего там? Засыпаешь? Смотри внимательно!»

Летом ночи короткие. Линию фронта пересекали на рассвете. Тут уже могут атаковать истребители. Перевожу самолет в пологое планирование и увеличиваю мощность двигателей. Вот мы и дома. Надо сказать, что после первого такого полета из кабины выбирался с помощью техника. А потом, когда втянулись, еще после вылета сходишь на танцы.

– В основном давали дальние цели?

– Не только. Давали цели и на переднем крае. Летом 1943-го мне была поставлена задача – осветить укрепленный район, который находился в 3–4 километрах от линии фронта. Очень ответственная задача, потому что как освещу, так начнут бомбить. Если я ошибусь с освещением, могут и под суд отдать. Проработали со штурманом задачу, ориентиры. Ночь была темная. Идем. Прожектор стоял километрах в восьми от линии фронта и давал направление прямо на цель. Лишний раз убедились, что идем правильно. На внешней подвеске было три САБ-100 и на внутренней десять таких бомб. На первом заходе сбросили три с внешней подвески. Убедились, что цель под нами. Сделали круг – и остальные десять.

Примерно 50–60 % вылетов было на дальние цели. Остальные более или менее близкие – 100–150 километров. Много бомбили немецкие аэродромы.

– Какие задачи наиболее сложные?

– Освещение цели – это очень сложная и ответственная задача. Один раз мне пришлось днем наводить самолеты целой дивизии на цель бомбами. Это было уже на Дальнем Востоке. Мне командир корпуса лично поставил задачу быть ведущим дивизии. Дивизия – три полка! В каждом полку три эскадрильи. Итого 9 эскадрилий в колонне! Представляешь?! Как такую махину построить? Как сохранять строй при разворотах, точно вывести на цель? Я его еще спросил: «Ведь есть живой командир дивизии?» – «У него нет опыта».

Цель представляла собой укрепленный район размером 800 на 800 метров, со всех сторон окруженный нашими войсками. Ведущему нужно было обозначить центр цели. Для этого мне подвесили 1000-килограммовую бомбу. Мы тщательно проработали задачу. Справились. Сбросили точно, а остальные хорошо отбомбились – ни одной бомбы не вышло за границу этого укрепленного района. Через 2 часа японцы выбросили белые флаги. А неделю до этого наши войска не могли его взять.

– Какие цели были самыми сложными?

– Смоленский железнодорожный узел имел очень сильную ПВО. Там наших сбивали. Поэтому туда летали с опаской. Тильзит – и ПВО сильная, и лететь туда-обратно 10 часов 15 минут.

– Автопилоты были на ваших машинах?

– Были. Их поставили где-то в середине войны. В конце войны очень хорошо работали. Особенно когда обратно летишь, настроил – и пошел.

– В грозы попадали?

– Попадали. На Дальнем Востоке в первом боевом вылете, подлетая к озеру Ханко, увидели, что над ним стоит гроза. Что необычно? Молнии не вниз, а в стороны. Мыто, конечно, знаем, что в грозу ни в коем случае входить нельзя. С левым разворотом это озеро обошли. А местные летчики страха не знали и пошли напрямую. Пятнадцать экипажей потеряли!

– Как строился день после возвращения с боевого задания?

– Садились на машину и ехали на КП. Там штурман и командир полка принимают доклад. Штурман начинает показывать по карте, где били зенитки, куда бомбы попадали, все детально рассказывает. Заполняется боевое донесение. Дальше идем в столовую, там по 100, а если попросишь, не только 100, но и 200 граммов дадут. Заведующей столовой была хорошая женщина, жена командира полка. Я много спиртного не пил: 200 граммов – это самое большое, если я выпью, а то и 100 граммов хватит. Кормили превосходно. Жена командира полка не давала никому воровать продукты, и поэтому кормили обильно. Ну и сами нормы были высокие. Суточная норма мяса почти 400 граммов. Я никогда столько мяса не съедал. Я даже удивлялся – везде люди бедствуют, а мы едим хорошо. После завтрака шли спать.

– Боевые вылеты не очень часто?

– Да. Иногда были большие перерывы, по месяцу. В это время проводили какие-нибудь занятия по штурманской службе или дни матчасти – работают технари, а мы помогаем. Ходили на танцы в клуб, песни пели.

– Несколько вылетов за ночь приходилось делать?

– Максимум два вылета. Два вылета за ночь я делал под Ржев.

– Кто у вас был стрелком и стрелком-радистом?

– Стрелок-радист – младший лейтенант Пузанов. Хороший парень. Стрелка я уже не помню.

– Какое было моральное состояние летчиков?

– В начале войны отступление вызывало гнетущее впечатление. Но я не помню, чтобы у меня была мысль, что мы можем проиграть войну. Немцы продвинулись далеко, мы внимательно следили, отмечали на карте, ставили флажки. Но упаднического настроения я не помню. А после Сталинградской и Курской битв возникла уверенность, что мы победим.

Титов Федор Иванович

(Интервью Артем Драбкин)

Я родился в 1919 году в Тульской области на ныне не существующей железнодорожной станции Турпаново. Окончил шесть классов средней школы и поступил в железнодорожное ФЗУ. Окончил училище в 1936 году, получив специальность слесаря-паровозника 3-го разряда, и был направлен на работу в депо.

Первый месяц учеником, а потом начал самостоятельно работать. До ухода в армию я отработал 3 года 9 месяцев. Надо сказать, у меня получалось неплохо. С 3-го разряда вырос до 6-го. Хорошо жил. Зарабатывал хорошо. Одевался хорошо. У меня даже часы были. Лучший костюм на заказ стоил 500 рублей – я за месяц столько зарабатывал. Хотя первый месяц заработал 120 рублей. Но потом бригадир почувствовал, что могу работать, и дал шабровку золотников – пятнышки шабером убирать. Разобрать золотник, пришабрить золотник и лицо и собрать стоило 23 рубля. Я всю операцию проделывал за 8-часовой рабочий день. А другому дадут, он разберет, а шабрить не может…

Почему пошел в авиацию? Случайно. Мой брат и его товарищ, тоже с нашей деревни, то никуда не спешили – пока умоешься, паклю намочишь керосином и идешь в душ отмываться, а тут вдруг еще четырех нет, а они куда-то по-быстренькому уходят. Я спрашиваю: «Куда вы спешите?» – «Мы поступили в аэроклуб». – «Я тоже хочу!» Их потом взяли в Морфлот, а я остался летать. Окончил аэроклуб без отрыва от производства, приехала комиссия, проверили технику пилотирования, сдал теорию… Не с первого раза.

Сдавал зачет по моторам. Принимал техник-лейтенант с двумя кубарями. Он мне показывает муфту от магнето. Я знаю, что она с М-17, который на Р-5 стоял, а не с М-11, что на У-2, – такая же по форме, но больше. Вместо того чтобы сказать: «Это не с М-11», говорю: «Это не с У-2». Получил «два». Потом сдал, конечно. Так получилось, что в первый набор в истребительную школу я не попал, вместе со мной не попали и еще одиннадцать человек, получивших «отлично» по пилотированию. Думаю, что нас «придержали». Организовали тренировочный отряд, подлетывать. Часть из этих двенадцати человек сделали инструкторами. А в декабре 1939-го был призван в армию и зачислен курсантом Таганрогской школы бомбардировщиков. Быстро прошли курс молодого красноармейца. И сразу стали летать на Р-5, а потом и на СБ. После Р-5 это машина! Отобрали самых способных и гнали… везде бегом, по 10 часов занятия. Должны были учиться четыре года, а учились всего два.