Читать книгу "Благодать и стойкость. Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Киллам Уилбер - Кен Уилбер"

Только что умер самый лучший, самый просветленный, самый честный, самый красивый, самый добродетельный, самый важный человек в моей жизни. И я почувствовал: вселенная уже никогда не будет прежней.

Ровно через пять минут после ее смерти Майкл сказал: «Прислушайтесь-ка». Ураганный ветер почти прекратился, и на улице стало абсолютно спокойно.

Назавтра об этом с точностью до минуты тоже педантично сообщили газеты. Древние говорили так: «Когда умирает великая душа, безумствует ветер». Чем больше величие души, тем сильнее должен быть ветер, чтобы унести ее. Возможно, все это простые совпадения, но я не мог не подумать: умерла великая, великая душа, и ветер откликнулся на это.

Последние шесть месяцев ее жизни ощущение было такое, будто мы с Трейей вступили в какое-то духовное соревнование друг ради друга, служа друг другу всеми возможными способами. Я наконец перестал злиться и причитать (что так естественно для человека, который ухаживает за больным) из-за того, что на пять лет я забросил свою карьеру, для того чтобы помогать Трейе. Просто прекратил это делать. У меня не было никаких сожалений, осталась только благодарность за то, что она есть, и за невероятное счастье помогать ей. А она перестала злиться и причитать из-за того, что ее рак «испоганил» мне жизнь. Все было просто: мы заключили совместный пакт на каком-то очень глубоком уровне, с тем чтобы помочь ей выбраться из этого кошмара, чем бы все это ни закончилось. Это был глубинный выбор. Нам обоим это было абсолютно, предельно ясно, особенно последние шесть месяцев. Мы просто и откровенно служили друг другу, мы меняли «себя» на «другого» и благодаря этому могли мимолетно увидеть тот вечный Дух, который переходит границы между «собой» и «другим», между «я» и «мое».

— Я всегда любила тебя, — как-то раз сказала она месяца за три перед своей смертью, — но в последнее время ты очень серьезно изменился. Ты это замечаешь?

— Да.

— Почему?

Воцарилось долгое молчание. Я вернулся с дзогчен-ретрита совсем недавно, но не в этом была главная причина перемены, которую она заметила.

— Не знаю, милый. Я люблю тебя и поэтому служу тебе. Звучит как-то слишком просто, ты не находишь?

— Я чувствую в тебе что-то такое, что заставляло меня не опускать руки вот уже несколько месяцев. Почему? — Она повторила так, как будто это было очень важно для нее. — Почему? — И у меня возникло странное чувство, что на самом деле это был не вопрос, а какой-то тест, которого я не понимаю.

— Думаю, просто потому, что я рядом с тобой ради тебя. Я рядом.

— Вот почему я еще жива, — наконец сказала она, и это было сказано не обо мне. Просто мы заставляли друг друга идти дальше, мы стали наставниками друг для друга за эти необыкновенные последние месяцы. Мое постоянное служение Трейе породило в ней почти всеохватное чувство благодарности и доброты, а ее любовь ко мне, в свою очередь, поглотила все мое существо. Благодаря Трейе я достиг внутренней полноты. Все это было похоже на то, что мы порождали друг в друге просветленное сочувствие, которому мы оба так долго учились. Мне казалось, что карма, накопленная мною за долгие годы, может быть за целую жизнь, дочиста выжигается из меня постоянной заботой о ее нуждах. И в своей любви и сочувствии ко мне Трейя тоже обрела внутреннюю полноту. В ее душе не осталось ни единого пустого места, ни единого закутка, не тронутого любовью; у нее в сердце не было ни одного темного пятна.

Я больше не уверен в том, что именно означает слово «просветление». Я предпочитаю мыслить о нем в терминах «просветленное понимание», «просветленное присутствие», «просветленное сочувствие». Что это значит, я понимаю и, как мне кажется, могу это опознать.

Все это, вне всякого сомнения, было в Трейе. Я говорю это не потому, что ее не стало. Я абсолютно определенно видел в ней все это последние несколько месяцев, когда она встретила страдания и смерть чистым и простым присутствием — присутствием, которое своим сиянием превзошло боль, присутствием, которое ясно говорило о том, кто она такая. Я видел это просветленное присутствие — тут невозможно было ошибиться.

И все, кто был с ней рядом последние месяцы, видели то же самое.

Я устроил так, чтобы тело Трейи оставалось нетронутым ближайшие сорок восемь часов. Примерно через час после ее смерти мы все вышли из комнаты, в основном для того, чтобы привести себя в порядок. Из-за того, что она последние сутки лежала высоко, ее рот почти весь день был открыт. Следовательно, из-за дурацкого окоченения ее нижняя челюсть так и замерла. Мы попытались закрыть ее рот, перед тем как выйти, но он не закрывался. Я прочитал ей еще несколько «сущностных высказываний», а потом мы все ушли из комнаты.

Мы вернулись в комнату примерно через сорок пять минут, и нашим глазам открылась удивительная картина: Трейя закрыла рот, и на лице у нее играла необыкновенная улыбка — улыбка абсолютной умиротворенности, удовлетворенности и облегчения. Это не была обычная «улыбка покойника» — все очертания были абсолютно другими. Она стала очень похожа на прекрасную статую Будды, улыбающуюся улыбкой полного освобождения. Морщины, которые были глубоко прорезаны на ее лице, — морщины страдания, истощения и боли — полностью исчезли. Ее лицо было невинным, черты его были мягкими, на нем не было никаких морщинок или складок, оно было лучезарным, сияющим. Оно было таким выразительным, что все мы остолбенели. Но она была перед нами — улыбающаяся, сияющая, лучезарная, удовлетворенная. Я не мог удержаться и, осторожно склонившись к ее телу, сказал громко: «Трейя, посмотри на себя! Трейя, милая, посмотри на себя!»

Эта улыбка удовлетворенности и освобождения оставалась у нее на лице все эти сутки, когда она лежала на своей кровати. Тело в конце концов забрали, но эта улыбка, думаю, навсегда запечатлелась в ее душе.

В тот вечер все подошли к ней и сказали слова прощания. Я остался на ночь и читал ей до трех часов утра. Я читал ее любимые фрагменты из Сузуки Роси, Рамана Махарши, Калу, святой Терезы, апостола Иоанна, Норбу, Трунгпа, «Курса чудес»; я повторял ее любимую христианскую молитву («Смиряюсь пред Богом»), совершил ее любимую садхану — духовный ритуал (Ченрези, Будда сочувствия), но большую часть времени я читал ей сущностно важные указания из «Книги мертвых». (Их я прочел ей сорок девять раз. Суть этих инструкций, если сформулировать ее в христианских категориях, такова: время смерти — это время, когда ты сбрасываешь свое физическое тело и индивидуальное эго и обретаешь единство с абсолютным Духом, или Богом. Таким образом, опознать лучезарность и сияние, возникающие в момент смерти, — значит опознать свое собственное осознавание как вечно просветленное, или как единосущностное с Богом. Эти указания надо просто повторять человеку раз за разом, исходя из очень вероятного предположения, что его душа все еще тебя слышит. Так я и сделал.)

Возможно, это лишь игра моего воображения, но я клянусь, что, когда я в третий раз читал указания, помогающие опознать то состояние, в котором душа пребывает в единстве с Богом, в комнате явственно раздался щелчок. Я вздрогнул. На часах было два часа ночи, кругом стояла кромешная тьма. И у меня возникло отчетливое чувство, что именно в этот миг она опознала свою подлинную природу и выгорела дочиста, или, иначе говоря, смогла посредством слушания признать великое освобождение, или просветление, которое всегда было с ней. Она без остатка растворилась во Вселенной, смешалась со всем универсумом, как это произошло с ней в тринадцать лет, как это происходило во время медитаций, и как это, она надеялась, случится после ее смерти.