Читать книгу "Семилетка поиска - Мария Арбатова"

Подумала, что во всех последних объектах страсти ей не хватало масштаба личности и было избыточно много психологической торопливости. И Никита, и Муркин, и Гера, и Патронов, и Зябликов оказались такими мелкими; хотя Никита играл с самолетами, Муркин с человеческим здоровьем, Патронов – с политикой, Зябликов – с кино. Она увидела их такими славными карапузами, сидящими перед кучей детских игрушек с обиженным криком: «Мне, мне, мне!» – и выхватывающими игрушки друг у друга. А себя – большой пышной мамкой, мирящей и утешающей их в разборке за игрушки.

Еще подумала, что, кроме Никиты, Зябликов похож и на Патронова. Им обоим так необходимо одобрение, что они готовы суетиться про это 24 часа, и подсели на суету так, что уже не разбирали, что суетятся не инструментально. Сам факт суеты снимал у них напряжение на тему: я могу что-то не успеть схватить, отщипнуть, подсуетиться, найти… Найти! И ведь главное, что они искали в этот период, были они сами в новом возрастном качестве.

Зябликов ждал ее в фойе:

– Пошли на банкет?

– Мне надо на работу, – соврала она.

– Я тебя провожу, если ты не будешь со мной так распоясанно разговаривать. – В голосе у него была озадаченность, он понимал, что что-то случилось, но не понимал, как себя правильно вести.

– Буду.

– Все равно провожу. Скажи, вот это твое выражение лица: кто ты такой, я тебя не вижу, как тебя зовут, никак не запомню… Я его чем именно заслужил?

– Тем, что не только самоназначился потребителем, но еще и слишком часто напоминал, что я должна радоваться, что у меня такой почетный потребитель.

– В этом месте должна быть ремарка: чешет репу, удаляется, бормоча о крушении идеалов… – пытался пошутить он, подавая Елене пальто.

На улице было холодно. Прошли по новому мосту почти молча.

– Красивый мост. Здесь надо будет ночью снимать бандитские разборки… С битьем стекол. Нет, с битьем дорого… – прикинул Зябликов.

Елена промолчала. Двинулись к Садовому кольцу.

– Да, у меня к тебе сугубо деловой разговор.

– Давай… – Она чувствовала себя, как на плохом спектакле, когда неудобно выйти, потому что придется поднимать целый ряд зрителей, и придется досмотреть, хотя уже сейчас, из экономии времени, полезно выключиться и думать про свое.

– Скажу тебе как юридическое лицо юридическому лицу: тут у меня друзья партию создают. Платят большую цену за хорошую статью, среднюю – за обычную, – таинственным голосом сообщил Зябликов; мол, теперь поняла, какой я важный для тебя человек?

– И что? – Было лень объяснять все по новой этому необучаемому.

– Хочешь сказать, что тебе это неинтересно?

– Неинтересно. – Она поддела кончиком сапога кусок льда и начала его гнать перед собой по дорожке вдоль набережной.

– Они мне за это бабки на фильм обещали.

– Я понимаю, что не просто так.

– Тебе что-то не нравится?

– Таких сильных эмоций к твоему тексту я не испытываю… Хотя забавно – на бабе, с которой спишь, деньги зарабатываешь…

– Да, но это нормальный западный вариант. Что ты из себя целку корчишь? Это нормально.

– А если я тебя попрошу машину помыть?

– Смотря за сколько.

– За штуку баксов.

– Легко.

– Не верю.

– Клянусь здоровьем детей и родителей.

– О, как…

– Да ты просто совковая баба, у тебя мозги в мелкий цветочек. Весь цивилизованный мир так живет! Да перестань ты пинать этот лед.

– Зябликов, лично я готова бороться за счастье умереть нецивилизованной, – захохотала она.

– Ты просто неудовлетворенная баба.

– Наверное. Помнишь, у Стругацких «Понедельник начинается в субботу», там был искусственно выведен «человек, удовлетворенный полностью»… – Тоска просто перехватила ее горло: ах, Зябликов, а как хорошо все начиналось!

Молча вышли к Садовому кольцу. Да и о чем было говорить? Она же знала про себя, что восстановиться в ее глазах Зябликов больше не сможет. А он, просто как Алиса, откусившая пирожка, стал уменьшаться, уменьшаться, превратился в точку и запищал оттуда тоненьким голоском:

– Я ж не только себе, я хочу, чтоб у тебя в кошельке миллионилось!

Но шум Садового кольца заглушил его голос, и он утонул вместе со своим владельцем. Елена пошла быстрей, она даже не заметила, как Зябликов отстал. Ей стало хорошо. Она напитывалась ритмом и звуком города, важной частичкой которого ощущала себя. Она шла и напевала откуда-то из юности вынырнувшие строчки Городницкого: «Сорок лет вожу народ я по пустыне, чтоб погибли все, родившиеся в рабстве…»

Очнулась только у «Маяковки», смеркалось. Идти на работу уже не было смысла, планов на вечер не было, мыслей про это тоже.

Набрала Катин мобильный:

– Ты как себя чувствуешь?

– Довольно странно, – ответила та непонятным голосом.

– Ты где? – заволновалась Елена.

– А ты?

– Я на «Маяковке». С тобой все в порядке?

– Смотря что под этим подразумевать. Ты со своим козлом?

– Нет, я его уже послала.

– Можешь подъехать к Парку культуры прямо сейчас? Я стою у киосков с цветами. Не боись, со здоровьем нормально, тут круче замес.

Елена остановила такси и через десять минут уже выпрыгнула из него прямо напротив Кати.

– Кать, ты чего? У тебя фейс какой-то зашуганный!

– Пошли кофе попьем. Тут кофейня маленькая… – многозначительно предложила она.

– Ты меня за этим звала? – удивилась Елена.

– Вот что, моя коханая, я тебе все по порядку расскажу, может, мне полегчает… Помнишь, ты говорила, что, как новостница, я должна знать, что в жизни если что-то случается, то всегда очень быстро.

– Ты за время моего отсутствия банк ограбила или школьника соблазнила?

– Хуже… Смотри, дело было так. Вышла я с работы, доехала до своей станции метро, а там на улице тетка грецкие орехи продает. Летом в Молдавии в саду и огороде пашет, а зимой у метро продает. Я у нее который год покупаю. – Катя часто дышала и оглядывалась, словно за ней гонятся. – Вижу, руки у нее – как корни дуба. Очень мне ее жалко стало, а потом вдруг на свои посмотрела – а они такие же. Лен, ты подумай, перемытая моими руками посуда может обернуть земной шар по экватору. И вдруг я как зареву…

– Ты? – Елена не верила своим глазам.

– Я! А тетка испугалась, спрашивает: «Умер у тебя кто?» А я говорю: «Иллюзии!» А сама реву как белуга… А она говорит: «Люся? Так ты поплачь, поплачь, тебе легше станет…» А я ж Илья Муромец, ты ж меня знаешь – тридцать лет на печи, а потом все вдребезги. Оставила я ее с орехами, доехала до магазина на Комсомольском и оплатила себе посудомоечную машину…