Читать книгу "Последние из Валуа - Анри де Кок"

Что до отдыха, то о нем она даже не думала. Отдыхать, спать, когда нужно было предстать перед Бланш раньше Филиппа де Гастина, – возможно ли было такое?

Днем 11-го числа она была уже в Гренобле, где оставила паланкин.

Вечером того же дня, после скромного обеда, она – уже пешим ходом – направилась в Монтеньяр в сопровождении одного крестьянского мальчика. Через горы и леса Тофане предстояло пройти двенадцать лье. Это ее, чувствовавшую себя бодрой и сильной, заботило мало.

И потом, уходя в этот дальний путь, она жила одной лишь мыслью – надеждой, и, как мы вскоре увидим, эта надежда ее не обманула: дьявол любит приходить на помощь своим верным слугам.

Было примерно одиннадцать вечера. После непродолжительной остановки в Сен-Мартен-д'Уриаж Тофана и ее проводник – Дидье, милый мальчуган лет двенадцати, живой и веселой, спускались по откосу, выходящему к опушке леса, когда мимо них стремительно промчалась серна.

– Ага! Видно, тут сегодня охотятся люди Пиншейры! – заметил Дидье. – Похоже, завтра у него будет за столом свежая дичь.

При имени, произнесенном мальчиком, Тофана, шедшая немного впереди, резко остановилась и, обернувшись к нему, спросила:

– Ты знаешь Пиншейру?

– Кто ж не знает Воеводу? – отвечал маленький крестьянин. – Вот уж третий месяц, как он поселился в наших краях со всем своим табором. О, никто на это не жалуется! Никто, за исключением тех господ, чью дичь цыгане истребляют. Но нам, простым крестьянам, от цыган нет никакого вреда. Напротив, по воскресеньям они приезжают в наши деревни, поют для нас песни и рассказывают о своих приключениях. Да-да, я отлично знаю Пиншейру! Не далее как неделю назад он заходил в нашу хижину освежиться стаканчиком ревантинского и, в благодарность за вино, подарил мне прекрасный нож, а моей матери – красивую ленту.

– А где именно стоит он со своим табором, это ты знаешь?

– Поговаривают, что они установили свои лачуги в Уриажском лесу.

– А где он, этот Уриажский лес?

– Перед вами, мы будем через него проходить, чтобы выйти к Визилю. Но почему вы спрашиваете, где живет Пиншейра? Вы хотите его видеть?

– Да.

– О, если так, то нет ничего проще! Стоит только позвать того, кто охотится на ту серну, что только что пробежала мимо – и он проводит вас к Воеводе.

– Позвать его… Но как?

– Подождите!.. О, цыгане научили меня, как это делать! Подождите!.. Только предупреждаю: если вы намерены отправиться в лагерь Пиншейры, я с вами не пойду, потому что принимать цыгана у себя – это одно, а вот ходить к нему – совсем другое. Можно и не вернуться!

– Хорошо! Вернешься домой, а я заплачу тебе так, как если бы ты проводил меня до Монтеньяра.

– В добрый час! Слушайте же. Если здесь есть хоть один цыган, он мне ответит.

Продолжая так говорить, мальчик обернул особым образом пучок травы вокруг небольшого камушка, засунул этот камушек в рот, между языком и нёбом, и свистнул так пронзительно, что эхо разнесло его свист по всем горам. Однако ответа на этот эхо не последовало.

Но через минуту, когда, устав ждать понапрасну, Дидье уже готов был повторить свой призыв из кустов, в нескольких шагах от маленького крестьянина и его спутницы, вдруг вынырнула чья-то тень и грубо спросила:

– Что надо?

Дидье, немного напуганный этим внезапным появлением, промолчал, но за него ответила Тофана:

– Поговорить с Пиншейрой.

– Знаю, – ответила тень, – слышал ваш разговор с этим мальчиком. Но зачем он вам понадобился?

– Это касается лишь его и меня.

– Ого, прелестная дама, а вы не очень-то словоохотливы! Ну, а как я откажусь проводить вас к Воеводе?

– Тем хуже для вас, потому что тогда меня отведет кто-то еще, и, так как я считаюсь его сестрой перед солнцем, Воевода не замедлит попрекнуть вас тем, что вы не проявили ко мне должной любезности.

Тофана не успела закончить своей фразы, как цыган оказался рядом с ней.

– Если вы действительно сестра Пиншейры перед солнцем, – проговорил он уже более почтительным тоном, – то должны знать слово, перед которым преклоняются звезды.

– Я его знаю, – ответила Тофана.

– Соблаговолите же сказать.

– Ar-el-reghil, – прошептала Великая Отравительница.

Цыган пал ниц.

– Я ваш раб, – сказал он, – и готов немедленно отвести вас, куда вы пожелаете.

– Довольно.

И, повернувшись к мальчишке-крестьянину, наблюдавшему за всей этой сценой с открытым ртом, Тофана дала ему золотой экю и сказала:

– Ступай, дружок, возвращайся в свою хижину; ты мне больше не нужен.

Дидье не заставил просить себя дважды; уже в следующую секунду он карабкался вверх по склону. Ему очень нравились цыгане, но скорее издалека, нежели рядом, и скорее днем, чем ночью.

Тем временем Перюмаль – именно так звали цыгана, столь кстати повстречавшегося Тофане – уже направился в сторону леса. То был юноша лет двадцати, среднего роста, но крепко сбитый; с коричневато-желтым, почти оливковым цветом лица, ослепляющей белизны зубами и черными как смоль глазами и волосами.

Его одежда – единообразная для всего племени – состояла из красной шерстяной сорочки и коротких мужских штанов того же материала и цвета; на голове у него была соломенная шляпа, на ногах – сандалии. На кожаном поясе он носил кинжал с резной рукоятью наподобие того, что Зигомала обнаружил в комнате Бланш.

К лесу Великая Отравительница и ее проводник вышли довольно быстро.

– Далеко нам еще? – спросила первая.

– Нет, – ответил второй, – мы разбили лагерь на перекрестке Повешенных.

– Скверное название для лагеря!

– Так и есть, но Мать вот уже несколько дней, как в печали, потому-то и выбрала такое грустное место.

– И чем же вызвана ее печаль?

– Она имела двух прекрасных дочерей, Меру и Наиву, но в тот день, когда они танцевали на площади деревушки Клаванс, их похитили люди барона д'Уриажа. Он и его друзья два дня забавлялись с девчушками в Уриажском замке, а затем отдали солдатам… Теперь Мера и Наива мертвы.

– Да уж, представляю боль Матери. Но что сказал по поводу их смерти Пиншейра?

– Пиншейра не сказал ничего.

– Но он, вероятно, много размышлял об этом, и барону д'Уриажу еще предстоит узнать, о чем думал, на собственной шкуре, не так ли?

Перюмаль не ответил. Возможно, он счел разумным не высказывать свое мнение по столь серьезному поводу незнакомой ему женщине, пусть та и представила все необходимые гарантии доверия.