Читать книгу "1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский"

Это же вечное соперничество! Бывшая столица Московского царства, ставшая столицей империи большевиков, — против Санкт-Петербурга, единственной столицы Российской империи. Ведь имперской столицей Москве побывать не довелось. Разве что раз-другой, ненадолго, на подхвате.

Во дворце Белосельских-Белозерских десятилетиями гнездились коммунистические руководители, любители роскошных чужих особняков. Но иначе сложилась судьба дворца, принадлежавшего великому князю Владимиру Александровичу. Флорентийское палаццо эпохи Ренессанса — украшение Дворцовой набережной и Миллионной улицы, куда выходит гофмейстерский корпус. Жилище Владимира Александровича три десятка лет было центром столичной светской жизни, именуясь Малым императорским двором.

Сам великий князь, виновник Кровавого воскресенья, до потрясений февраля и октября семнадцатого года не дожил. Владимир Алексадрович счастливо избегнул нескольких покушений и обрёл покой в великокняжеской усыпальнице собора Петропавловской крепости. Дворец в 1920 году по просьбе Горького отвели под петроградский Дом учёных. А заведующим поставили старого знакомого, бывшего управляющего Крестовским садом и знаменитого ресторатора, непотопляемого Адолия Родэ.

«Виллу» его к тому времени товарищи разорили. Разграбили хрусталь и серебро. Выгребли из сейфа деньги и драгоценности жены. Люстры побили, залы загадили. В бетонных погребах то, что не смогли выпить, забросали гранатами — хотя первое время при большевиках дела у Родэ шли на загляденье. Новая публика хлынула туда, откуда раньше её гнали в шею. В восемнадцатом году репортёры «Новых ведомостей» заговорили про нового петроградского кутилу.

Кутилы ещё не перевелись в северной столице. Они переменили только обличье. Прежний, дореволюционный состав жуиров и бонвиванов занимается сейчас продажей газет; на амплуа же «веселящегося Петрограда» пришёл новый человек, в большинстве своём до сих пор не переступавший и порога шантанов, кабаре и других злачных мест.

Дорвавшись наконец до недоступных ему ранее радостей жизни, этот новый жуир не знает преград и предаётся кутежам со всей силой давно накапливаемой неизжитой жажды к пряным дразнящим развлечениям. «Вилла Родэ», ещё недавно видавшая в своих стенах Григория Распутина, стала излюбленным местом и нового петроградского кутилы. Как и раньше, каждый вечер, едва затихал на ночь большой шумный город, вереница автомобилей, перегоняя друг друга, мчалась по Каменноостровскому проспекту и, пролетая стрелой через Строгановский мост, останавливалась у дощатого забора видавшей виды «Виллы»…

Непринуждённое веселье царило до глубокой ночи. С шумом и гиканьем разъезжалась ватага пьяных жуиров с визжащими дамами почти под утро, когда на обледеневших тротуарах устанавливались уже бесконечные голодные хвосты. Неслись в туманную ночную темень пьяные моторы. Их седоки не страшились обычной опасности петроградской ночи, грабители и налётчики были им нипочём, ибо были они зачастую с ними одного поля ягоды…

История никого не учит потому, что никто не учит историю. А ведь точно так же в девяностые журналисты увлечённо лепили образ нового русского. Прав был Маяковский и все, кто говорили вслед за Гегелем: история повторяется…

Вскоре после Октябрьского переворота Родэ уже председательствовал в правлении Союза владельцев ресторанов и гостиниц. От клиентов на «Вилле» не было отбою: всплывшие со дна хозяева жизни тоже желали развлечений. Новые жуиры, вскормленные ржавой бочковой селёдкой, теперь небрежно размешивали серебряными вилками ананасы в шампанском. Так что и ресторан с кафешантаном, и кабаре «Ночная бабочка» процветали.

После красногвардейского налёта всё рухнуло. Ограбленного Адолия Сергеевича сунули в кутузку, откуда его не без труда вызволил Горький. Потребовалось даже ходатайство Всероссийского союза оркестрантов и Российского общества артистов цирка и варьете.

Новое предложение Горького пришлось кстати: Родэ энергично взялся за Дом учёных. Победившая партия интересовалась деньгами и оружием, а не мозгами. Интеллектуалы голодали — работы не стало, всё кругом порушено, жить не на что… Таланты Адолия Сереевича оказались незаменимы. Он подкармливал, выбивал вещевые и хлебные пайки, надоумливал Горького — к кому обратиться, что сказать, как поступить. Стараниями Родэ не все светлые умы утекли тогда за рубеж. Благодарные новые обитатели дворца дали Дому учёных своё название — Родэвспомогательный дом.

Не остался без внимания ещё один великокняжеский особняк, глядящий и на Неву, и на Миллионную улицу с Марсовым полем. Его построили при Екатерине Великой. Она подарила его своему любовнику, графу Орлову. Но тогдашние строители, подобно нынешним, работали не спеша. Граф терпеливо дождался окончания строительства — и умер, пока дворец отделывали тремя десятками сортов мрамора.

Мраморный дворец побывал собственностью казны. Принадлежал сыну императора Павла, великому князю Константину. Когда Константин Павлович, женившись на польской княгине Лович, отказался от престола в пользу Николая Первого — роскошный дворец снова перешёл в казну. Его называли не только Мраморным, но и Константиновским: после Константина Павловича дворцом владел ещё сын императора Константин Николаевич, а следом — внук, Константин Константинович.

Этот великий князь оказался не только последним владельцем, но и последним из императорской семьи, кто по всем правилам был похоронен в соборе Петра и Павла. Президент Российской академии наук, главный начальник военно-учебных заведений и прославленный поэт К.Р. умер от горя, потеряв на войне сына и зятя. До гибели остальных трёх сыновей, сброшенных в алапаевскую шахту, он не дожил.

По себе К.Р. оставил светлые лирические стихи и изящные романсы. Его пьесу «Царь Иудейский» запретил Синод, несмотря на то, что автор — дядя императора, а Михаил Булгаков положил «Царя…» в основу романа «Мастер и Маргарита».

С конца девяностых годов у главного входа в Мраморный дворец установили памятник Александру Третьему. Новая игрушка для российского холопа — та, что развлекала Бурлюка с Маяковским на Знаменской площади. Ночами в памятник упирался луч сверхмощного военно-морского прожектора, установленного на здании Адмиралтейства в начале Первой мировой: он лупил вдоль всего Невского проспекта.

После переворота большевики переименовали Николаевский вокзал, перед которым стоял памятник, в Московский; Знаменскую площадь — в площадь Восстания и Невский проспект — в проспект Двадцать Пятого Октября. Сам комод, на комоде бегемот сковырнули с пьедестала и чудом не уничтожили. Он устоял и во время блокады Ленинграда, когда в него, единственный из памятников города, попал немецкий снаряд. Несколько десятилетий бронзового Александра можно было увидеть только через окошко во внутреннем дворике Русского музея — к слову, бывшего музея Александра Третьего, куда император передал коллекцию русской живописи из Эрмитажа и собственного собрания.

Выяснилось, почему скульптор изобразил государя в такой странной одежде — высокой шапке и кургузом тулупе. Всё же конная статуя, парадный портрет… Александр Третий основал Транссибирскую магистраль и назначил наследника-цесаревича председателем Комитета по строительству. Поэтому император Николай Второй, увековечивая память родителя, выбрал местом для памятника площадь перед вокзалом. А Мария Фёдоровна, утверждая облачение супруга, остановилась на униформе железнодорожного кондуктора. Жена и сын хорошо знали, что Александр Третий почитал Транссиб одним из главных успехов своего правления. И гордился, что при нём, единственном из государей, Россия не воевала.