Читать книгу "Инструментарий человечества - Кордвейнер Смит"

Бенджакомин получил карточку обратно и облегченно вздохнул. В эту минуту он ощущал себя честным грабителем.

Если он погибнет, карточка сгорит вместе с ним и его народу не придется платить. Если же выиграет, отсыплет капитану немного из своего кармана.

Бенджакомин сел. Ход-капитан дал сигнал своим светопробойщикам. Корабль рванулся вперед.

Они двигались не больше получаса в реальном времени. Капитан надел на голову космический шлем, позволяющий чувствовать, осязать, предполагать верный путь от одной вехи до другой. Корабль уверенным курсом шел домой. Но нужно притворяться, что он ощупью находит дорогу, иначе Бенджакомин поймет, что попал в руки двойных агентов.

Но капитан был настоящим профи. Не хуже Бенджакомина.

Агенты и воры, два сапога пара.

Они планоформировались в коммуникационную сеть. Бенджакомин пожал руки всей команде.

– Вы должны материализоваться по моему сигналу.

– Удачи, сэр, – пожелал капитан.

– Удачи мне, – отозвался Бенджакомин, поднимаясь в космическую яхту. Меньше чем через секунду в реальном пространстве показалась серая протяженность Севстралии; корабль, издали походивший на обычный склад, исчез в планоформе, и яхта осталась одна.

Все шло по плану. И вдруг яхта куда-то провалилась.

И в это же мгновение Бенджакомина охватили нерассуждающий ужас и безумное смятение.

Он так и не узнал, что находившаяся далеко внизу женщина чувствовала каждое движение врага с той самой минуты, как на него обрушился гнев разбушевавшихся кисонек, усиленный десятками передающих устройств. Целостность сознания Бенджакомина дрогнула под сокрушительным ударом. Беспощадная пытка продолжалась не больше одной-двух секунд, показавшихся веками. Больное одурманенное мышление отказывалось повиноваться. Бенджакомина Бозарта захлестнуло приливной волной его же индивидуальности. Все дурные черты его характера, усиленные тысячекратно, обратились против своего хозяина. Передающая луна столкнула разум норок с его собственным. Синапсы нервных клеток мозга мгновенно преобразовались, создавая фантастические картины, наполняя сознание невыразимо ужасными образами, какие никогда не доводилось лицезреть нормальному человеку. И бедное сознание не выдержало. Распалось под невыносимым давлением. Стерлось. Превратилось в «белый лист».

Подсознание протянуло чуть дольше.

Тело сопротивлялось несколько минут. Обезумевшее от голода и вожделения, оно судорожно выгнулось в кресле пилота. Зубы впились в правую руку. Левая, подгоняемая похотью, разрывала лицо, добралась до глаза, выдрала студенистое яблоко. Бенджакомин визжал от животной страсти, стараясь уничтожить себя… и небезуспешно.

Норки-мутанты проснулись окончательно.

Спутники-передатчики отравили все окружающее Бенджакомина пространство безумием, в котором были зачаты и рождены норки.

Судьба отпустила ему еще несколько минут. Ровно столько, чтобы разорванные артерии выплеснули последнюю кровь. Голова бессильно свесилась на грудь, яхта беспомощно падала на склады, которые намеревался ограбить Бозарт. Норстрелианская полиция вовремя перехватила ее.

При виде изуродованного трупа полицейским стало плохо. Всем до единого. Некоторых рвало, остальные были белее снега. Беднягам пришлось пройти за край норковой обороны, пересечь телепатическую зону в самом слабом и тонком месте. Но этого оказалось достаточно, чтобы причинить им невыразимые страдания.

Они ничего не желали знать.

Они хотели одного: забыть. Один из младших полисменов оглядел мертвеца и прошептал:

– Господи, что способно сотворить такое с человеком?!

– Он выбрал себе плохое занятие, – пояснил капитан.

– А что значит «плохое занятие»?

– Пытался ограбить нас, парень. Но у нас надежная зашита, хотя не стоит спрашивать, в чем она состоит. В таких делах излишние знания вредны.

Молодой полисмен, униженный небрежным тоном, готовый вспыхнуть и нагрубить начальству, тем не менее поспешно отвел глаза от трупа Бенджакомина Бозарта.

– Ничего, мальчик, ничего, – заверил капитан. – Он недолго мучился, и, кроме того, этот самый тип убил того мальчика, Джонни.

– Так это он? И так скоро попался?

– Мы заманили его сюда, навстречу смерти. Таков наш закон. Нелегкая у нас жизнь, верно?

Лопасти вентиляторов шуршали мягко, почти неслышно… Животные мирно спали. Струя воздуха овевала матушку Хиттон. Телепатическое реле все еще было включено, и матушка остро ощущала как себя, так и окружающее: клетки со зверьками, граненую луну, крохотные спутники. И никаких признаков грабителя.

Она с тяжелым вздохом поднялась, одернула влажное от пота одеяние. Нужно принять душ и переодеться…

А тем временем далеко, на Родине Человечества, устройство Сети Коммерческого Кредита пронзительно взвыло, призывая оператора. Младший помощник заведующего Средствами Воздействия подошел к аппарату и протянул руку.

На ладонь упала карточка.

Он взглянул на прямоугольник ламинированной бумаги.

– Дебет – Виола Сидерия, кредит – Земной Фонд Непредвиденных Расходов, субкредит – австралийский счет: четыреста миллионов человеческих мегалет.

Хотя, кроме молодого человека, в комнате никого не было, он все же, не удержавшись, присвистнул:

– Ничего себе! Да к тому времени никого из нас в живых не останется, хоть объешься этим самым струном! Им вовек не расплатиться, сколько ни старайся! – И он, удивленно покачивая головой, вышел, чтобы рассказать друзьям об этой странной вести.

Аппарат, не получив карточки обратно, выплюнул еще одну – точную копию первой.

Бульвар Альфа-Ральфа

В те ранние годы мы были пьяны от счастья. Все мы, особенно молодежь. То были первые годы Переоткрытия человека, когда Инструментарий глубоко проник в сокровищницу, воскрешая старые культуры, старые языки и даже старые неприятности. Кошмар совершенства поставил наших праотцов на грань самоубийства. Теперь, под руководством лорда Жестокость и госпожи Элис Мор, древние цивилизации восставали, подобно огромным массивам суши, из моря прошлого.

Я сам стал первым человеком, наклеившим на письмо почтовую марку, после перерыва в четырнадцать тысяч лет. Я повел Вирджинию на первый концерт для фортепьяно. Мы наблюдали в зрительную машину, как в Тасмании распространяют холеру, и видели тасманийцев, которые танцевали на улицах, потому что могли больше не защищаться от болезни. Повсюду царило возбуждение. Повсюду мужчины и женщины работали со свободой воли, чтобы построить менее совершенный мир.

Я сам лег в больницу и вышел оттуда французом. Конечно, я помнил свою прежнюю жизнь; я помнил ее – но она не имела значения. Вирджиния тоже стала француженкой, и будущие годы манили нас, подобно спелым плодам в саду вечного лета. Мы понятия не имели, когда умрем. Прежде я мог лечь вечером в постель и подумать: Правительство отвело мне четыре сотни лет. Через триста семьдесят четыре года, считая от этого момента, мне прекратят делать инъекции струна, и я умру. Теперь я знал, что может случиться что угодно. Защитные устройства отключили. Болезни выпустили на свободу. При удаче – а также надежде и любви – я мог прожить тысячу лет. Или умереть завтра. Я был свободен.