Читать книгу "Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин"

Во всей этой истории я скрупулезно следил за датами этой последней «загадки», хотя понимаю теперь: надо было бы следить за чувствами. Ведь почти все сходятся во мнении, что если бы в шале к Оруэллу вместо Селии вошел «чиновник из министерства, в котелке и костюме в полоску», как пишет тот же Эш, то писатель вряд ли передал бы ему что-либо. «Единственным объяснением принятого им решения, – считает Эш, – является его любовное отношение к Селии». Под «пыткой любви» отступил Оруэлл от своего правила не связываться с государственной пропагандой. И, кажется, напрасно. Если судить по дальнейшей переписке, то отношение Селии к нему, увы, становилось всё прохладней. У нее назревал роман с одним широко известным ныне человеком как раз в том департаменте, где она работала. А Оруэлл? Он сделал свое дело. Мы знаем лишь, что 13 мая он поблагодарил ее в письме за посланную ему бутылку бренди. Но «вернула ли она ему список, если приходила? – задается вопросами Тимоти Эш. – Был ли разговор по поводу списка в отделе, где работала Селия, и что было сказано в нем? Наконец, что было дальше?..»

Вопросы, вопросы… Любовь, пишет Эш, – наиболее «деликатная часть проблемы». В письмах Оруэлла к Селии ощущается почти болезненная тяга к ней, сильное чувство к привлекательной женщине. «А если посмотреть на эти отношения шире, – заканчивает Эш, – то нельзя не учитывать почти отчаянную необходимость смертельно больного человека в эмоциональной женской поддержке… Одинокий, застрявший в этом санатории, испытавающий отвращение к своему больному телу, он тем не менее жаждал бороться с приближающейся смертью любовью…»

Я, по трезвом размышлении, тоже объясняю поступок Оруэлла именно чувствами. Не просто чувством любви к Селии, хотя и это играло роль, не поддержкой той или другой стороны в политике и уж тем более не чувством солидарности с тем или иным «общепринятым мнением» – игрой чувств тонкой и разной личности.

Этот феномен «про чувства» первой заметила Виктория Чаликова, но полнее сказала о «непосредственности», порывистости Оруэлла замечательная петербургская переводчица его В.М.Домитеева – ей принадлежат почти все переводы книг и первых романов писателя на русский. Она в предисловии к «Фунтам лиха…», задавшись вопросом, почему Оруэллом интересуются у нас лишь из-за двух последних его произведений, сама же и пояснила: «Ответ очевиден. Даже в эпоху безбрежного перестроечного либерализма у нас Оруэлл ни для какой партии, группировки, корпорации не стал своим. Не стал, поскольку и при жизни своим не был ни для кого…» Его позиция, пишет В.М.Домитеева, была, по его же словам, позицией «левизны по чувствам».

Вот! Другими словами, его политические взгляды, как и поступки, всегда и прежде всего основывались на спонтанных чувствах. И «список» его – не исключение. Он был основан на чувствах справедливости, долга, сострадания, на чувстве чести наконец, как сам понимал его. До последних дней, пишет Домитеева, Оруэлл, конечно, был социалистом, но принципиально беспартийным и вообще «таким, чья независимость сердила воителей социалистического лагеря еще сильнее, нежели их противников. Критичный, зоркий, откровенный, он вел себя до чудаковатости скромно – но крайне неуступчиво. В результате, потеряв поддержку “слева” и сохранив неприязнь к “правым” (коммерческий диктат виделся ему лишь вариацией ненавистного социального тиранства), презирающий болото благоразумной “середины”, чуждый высотам надмирного созерцания, он остался практически в одиночестве. Доверял только полной правдивости, без купюр… Вот где, пожалуй, ключ к странностям этой одинокой рыцарской фигуры на поле битв ХХ столетия, – заканчивает мысль В.М.Домитеева. – Трезвый скептичный аналитик, блистательный сатирик отважился на верность собственным живым ощущениям, не дал подмять их, причесать под гребенку тех или иных уютных, милых коллективных вдохновений. И чувства – индивидуальные, сильные, четко осмысленные чувства – не подвели. Как чувствовал, так и действовал, так и говорил. Вроде бы чего проще. А выяснилось – уникально…» И уже одним этим, добавлю, – неприступно! «Осмелься быть собой, – помните, – дерзай стоять один…»

Кстати, «правда без купюр» перестает быть правдой, если события упрощать, сводить любые жизненные явления к голому, как телеграфный столб, противопоставлению «черного» и «белого», столь свойственного радикалам всех мастей и окраса что в Англии, что в России. А именно это и «сотворил» с миром грохнувший оземь в конце 1940-х, поперек стран и континентов, поперек живых и разных людей «железный занавес»! Он, отбросив полутона, разделил людей надвое…

Холодная война, господа! Готовьте слова… Миллионы, миллиарды злобных, воинственных слов! И чье слово оказалось первым?..

* * *

Комментарий: Война идей и людей

«Ложь успевает обойти полмира, пока правда надевает штаны», – мудро заметил как-то Уинстон Черчилль. Но правда «надевает штаны», случается, и целых полвека.

«Читая» жизнь Оруэлла, понимаешь: всё похоже на всё. Это в равной степени касается и идей, и людей. Помните, он осуждал книгу Святополка-Мирского ровно за то, за что того смешали с грязью и фактически убили в России? Что Михаила Кольцова, уничтожавшего троцкистов и ПОУМовцев в Испании, убили как раз как троцкиста и ПОУМовца? Помните, что в Англии «Улисс» Джойса был запрещен до 1939-го? Но ведь за два года до этого, в 1937 году, в СССР роман Джойса был не просто запрещен: за один лишь перевод его на русский был арестован и приговорен к десяти годам переводчик его – писатель Игорь Романович. Даже знаменитая фраза Сталина «Незаменимых у нас нет», которой направо и налево «объясняют» ныне его репрессии, впервые прозвучала в 1793 году, в дни Французской революции, в устах комиссара Конвента Жозефа Ле Бона: «В Республике незаменимых людей нет!» Наконец, есть ли схожесть диктатур Сталина и Гитлера? Несомненно. «Съездом победивших» назвал Гитлер, пришедший к власти, сборище своей партии. А Сталин в те же дни, не сговариваясь, окрестил очередной съезд компартии «Съездом победителей». Тот, как известно, начал Вторую мировую с выдуманной и разыгранной своими солдатами, переодетыми в польскую форму, инсценировки «захвата» немецкой радиостанции в пограничном Глейвице, а Сталин «предлогом» нападения на Финляндию, меньше чем через год, выбрал обстрел наших же позиций на границе нашими же пушками. Сами убили четырех и ранили десять своих же солдат. Не похоже? Наконец, Гитлер начал с уничтожения евреев, а Сталин взялся за них в конце жизни. А ведь это только внешние, бросающиеся в глаза сходства. Я не говорю о параллелях более глубоких: о подавлении личности как системе, запрете оппозиционных партий, уничтожении судов и юстиции и полной отмене свободы слова, печати и собраний. Но разве не так и ныне «левые» и у нас, и на Западе становятся вдруг «правыми», а «правые» буквально на глазах превращаются в «левых»? Мы, уходя от тоталитарной системы, усваиваем все «грехи» Запада, а Запад всё чаще демонстрирует нашу вчерашнюю нетерпимость по отношению к своим народам и даже – черты нового-старого «тоталитаризма»…

«Загадки» Оруэлла будоражат мир до дня нынешнего. Что это был за «секретный отдел», где работала Селия? Кто работал в нем, и кто писал для него «заказные материалы»? Из каких фондов осуществлялась плата за них? И был ли отдел Селии связан с МИ-6? Всеми этими вопросами озаботился уже в наше время всё тот же Тимоти Эш. Он, пытаясь найти ответы, вновь и вновь обращался к Адаму Уотсону, начальнику Селии, а кроме того, побеспокоил даже известного нам Роберта Конквеста, «летописца советского террора», который, как выяснилось, не только трудился в те годы в этом департаменте, не просто знал Селию, но с которым у нее и был тот самый роман.