Читать книгу "Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин"

Таня поспешно шагнула назад и сама чуть не грохнулась. Не убегу ведь, подумала она отчаянно.

– Слышь, ты местная? – спросил пацан ласково и чуть задыхаясь.

Он был мелкий, не выше Тани, а лицо даже помельче, наверное: узкое, с ввалившимися серыми глазами, плоским носом и потрескавшимися губами. Еще и прыщавый. Но бегал он куда быстрее Тани и был явно сильнее. И голые красные от мороза кисти были не только в цыпках, но и в набитых мозолях, хоть и не таких элегантных, как у Артура.

Главное – не торопиться, думать и показывать, что спокойна, напомнила себе Таня. Бояться было еще нечего, но она почему-то очень испугалась. И нельзя давать цепляться к словам, точно, и надо поддерживать разговор и ничего не обещать, чтобы не психовал и не мог сказать, что дерзко смотрела и сама захотела, и что там они еще говорят, как девчонки рассказывали? А, точно, это если не конченый совсем. Но этот вроде не конченый, разговаривает вон и не угрожает.

– Мне сказали здесь ждать, – сказал она спокойно. – А тут всё, что ли, больше не появитесь?

– В смысле? – спросил пацан. – Кто тебе сказал, кто появится? Ты откуда такая?

И чего я, дура, так и не запомнила, в каких шапках какой комплекс ходит и кто с кем дружит, тоскливо подумала Таня. Ладно, что делать-то. Надо отвечать что-нибудь. Это не Артур, он не уйдет, и его не пошлешь. С другой стороны – ну да. Совсем не Артур. Некрасивый, мелкий и куревом воняет. Чего его бояться. И все равно страшно было до обоссаки.

– Юрон сказал тут быть, ты чего, – сказала она, стараясь не коситься на подъезды в надежде, что кто-нибудь выйдет.

– Какой Юрон? – спросил пацан. – Болек, что ли?

Таня неопределенно кивнула, а зря – парень продолжил:

– Какой Болек, блин, он в больничке опять. Комплекс какой?

Он сунул правую руку в левый рукав, покрутил плечом и извлек из рукава блестящую желтую дубинку, к которой толстой цепочкой была прихвачена точно такая же дубинка. Ловко перехватил и крутнул так, что одна из дубинок свистнула в воздухе и со стуком приклеилась ко второй.

Нунчаки, вспомнила Таня, отдернувшись, из ножек табуретки сделал, даже на торцах штырьки с резьбой не до конца срубил. По башке такой если с размаха – пробьет ведь.

– Двадцать второй, – сказала она, не слыша себя. – Двадцать два-ноль три.

Пацану это явно ничего не сказало, да и не могло сказать. Двадцать два-ноль один – адрес ДК КамАЗа, рядом стоял надувной спортзал без адреса, а других зданий в двадцать втором комплексе не было.

Незнакомый адрес, к которому ни у одной из контор не могло быть претензий, пацана как будто обрадовал. Он оттеснил Таню совсем вплотную к скамейке у подъезда, еще раз огляделся, облизнул потрескавшиеся губы, задышал и сказал, улыбаясь и отводя плечо:

– А ты, сука, знаешь, что тридцатники – короли, а остальные мусор?

Сейчас ударит, поняла Таня как будто про что-то постороннее и сказала:

– О. Наконец-то.

Подняла руку, ухватила собачку молнии на своей куртке и повела ее вниз, как можно медленней – и со строгим лицом. Игривость ей не давалась, это Таня давно поняла, а строгость, девки говорят, цепляет даже сильнее.

– Ты че? – спросил пацан, застыв.

– Тридцатник, – сказала Таня. – Я же давно…

В голове вспыхнул вызубренный текст, и дальше она говорила и играла как на репетициях:

– Слу-ушай. А хочешь… Стать моим…

«Любовником» она почти шепнула, глядя пацану прямо в глаза, как на репетиции смотрела на Рамиля.

Пацан отшатнулся и опять поглядел по сторонам. Таня шагнула к нему и положила руку на ватную грудь, не обращая внимания на попытки отшатнуться.

– Ты че? – повторил пацан.

Таня вытянула губы к его вонючим потрескавшимся и сказала низко, как только могла:

– Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.

– Т-ты серьезно? – спросил пацан.

Таня чуть отшагнула, запахнула куртку и так же низко и медленно сказала, чуть поводя зажатыми в кулаках полами, как Светличная в «Бриллиантовой руке»:

– Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет – нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову.

– Бля, – сказал пацан. – Ты в натуре, это самое… Дашь?

Последнее слово он прошептал.

Таня поиграла плечами, пытаясь не отводить взгляда от его вспыхнувших глаз и не заорать.

– Прям сейчас, что ли? – уточнил пацан, вертя головой уже не для того, чтобы оглядеться, а чтобы не удушиться шарфом.

– Тебя как зовут, тридцатник? – чуть отвлеклась Таня от текста.

– Серый, – торопливо буркнул пацан и поправился: – Сергей. А тебя?

– Лена, – сказала Таня, махнув ресницами и эффекта ради, и чтобы скрыть вранье. – Ты точно тридцатник?

– Бля буду, – сказал пацан и, кажется, смутился. – Мы как, это самое, в подъезд пойдем?

Таня еще раз махнула ресницами в знак согласия и прошептала:

– Ну-ка, поцелуй меня – как ты умеешь?

– Че, блин, серьезно? – уточнил пацан и, кажется, задрожал.

«И дочь Бабы-яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться», – вспыхнула у Тани в голове цитата из Шукшина и тут же еще одна, из Артура: «Между нога и нога быть не должен расстоянья».

Она зажмурилась, чтобы лучше вспомнить, чтобы не видеть и чтобы сосредоточиться не на прыщах и слюнявых губах, а на твердой спине под холодной телогрейкой и немножко – на его вонючем дыхании и отслеживании того, как глубоко ледяные красные руки пробрались под куртку. Влезли, щиплет, больно. Левая рука сгребает ватный слой на плече, соскальзывает, держи, правая – штаны на тощей заднице, он аж дернулся, мерзавчик, шаг назад, тут же шаг вперед и вбок, между нога и нога нет расстоянья, бросок!

Таня опоздала открыть глаза, поэтому долго, очень долго не могла понять, получилось или нет, – просто стало тяжело, легко, пацан охнул, потом стук – и кряк.

Получилось.

Она бросила пацана на скамейку, ногами на спинку, задницей на сиденье, башка о заснеженный асфальт не стукнулась, но сейчас сползла, и все остальное ползло к ней – под стон:

– А, бля, сука, ты охуела?

Вот именно, подумала Таня, попыталась сказать, что дальше было положено по тексту: «О-о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!» – но не смогла, потому сморгнула и увидела лежащие в паре шагов нунчаки. Она подобрала их, гладкие и твердые, качнула в руке и сумела выговорить:

– Пшел отсюда.

– Я тебя убью сейчас, поняла, пизда?

Таня примерилась, присела и двинула локтем, в последний момент сообразив, что пробитая голова – это срок, а рука – не страшно, это комедия с Никулиным, руки все ломают, даже она в детстве. Дубинка свистнула у уха и с твердым стуком подпрыгнула на рукаве телогрейки.