Читать книгу "Динка - Валентина Осеева"

Леня вдруг хитро улыбнулся:

– А вот походит к нам и оттает маленько. Захолодал он со смерти матери, а обогреется и человеком станет в лучшем виде. А я уже привык к нему, мне он самый лучший...

Устав от занятий и целого дня беготни по урокам, Вася усаживался в кресло около пианино и, вытянув свои длинные ноги, отдыхал, невольно проникаясь теплом окружающей обстановки. За окнами сеялся мелкий дождь; прохожие, низко наклонив головы, спешили домой; по опустевшим вечерним улицам носился сердитый ветер, а в уютной маленькой столовой ярко горела печка. Марина любила живой огонь, и потому дверцы печки были всегда открыты, и там красными, синими и розовыми огоньками вспыхивали догорающие поленья. Не зажигая огня, Марина присаживалась к пианино и начинала что-нибудь тихонько наигрывать по памяти. Собирались девочки, залезали с ногами на кушетку, Леня придвигал свой стул поближе к Васиному креслу.

– Вася! – капризно говорила Динка, переступая через вытянутые на середину комнаты Васины ноги. – Уберите ваши большие ноги, мы боимся таких больших ног! Задвиньте их куда-нибудь под стол!

– Дина! – строго останавливала сестру Алина.

А Мышка, боясь, что Вася обидится, поспешно смягчала ее слова:

– Ничего, ничего, Вася. Это же просто такие башмаки...

– А вы тоже боитесь? – спрашивал Вася, подбирая ноги.

– Нет, что вы... Я их обхожу, здесь же много места...

Ко всем членам семьи Арсеньевых Вася относился строго и придирчиво, одна только Мышка неизменно вызывала в нем тихое умиление. Часто, сидя в своем кресле, Вася, забывшись, смотрел на разлетающийся венчик тоненьких волос вокруг Мышкиной головы, на мелкие веснушки, рассыпанные на курносом и удивительно светлом лице девочки...

– Когда я смотрю на нее, мои глаза отдыхают, и вся усталость, вся накипь дня смывается с моей души, как черная копоть, – с восторгом говорил Вася своему ученику и тут же, взъерошив свои густые волосы, привычно удивлялся: – И как это в одной семье, у одной матери могут быть такие разные дети? Динка и Мышка! Как их сравнить?

– А я их и не сравниваю... Я для Мышки в огонь и в воду полезу, а без Макаки я и одного дня не проживу! – горячо говорил Леня.

Вася искренне хохотал:

– Смотри, смотри, эта твоя Макака может за один час всю твою жизнь вверх тормашками перевернуть!

– Это она может! Она еще не то может! – с гордостью согласился Леня и, улыбаясь, просто добавил: – Вот за то и люблю!

У Васи с Леней почти с первого дня установились крепкие, дружеские отношения. Леня уже не стеснялся больше своего репетитора, но относился к нему с горячей благодарностью и уважением. Так постепенно Вася Гулливер входил в семью Арсеньевых, пристально разглядывая каждого из членов ее, и, не скрывая своих симпатий, к каждому относился по-разному. Это отношение часто заставляло его изменять своему твердому правилу не вмешиваться в чужие дела.

Глава 5Горестная весть

На улицах кучками собирались люди. Студенты стояли без шапок, на ходу читали газету, окаймленную траурной рамкой. Умер Лев Николаевич Толстой... Вася, держа в руке шапку и газету, остановился у двери арсеньевской квартиры.

«Знают или не знают?» – подумал он, пряча в карман газету. В последние дни девочки то и дело бегали за бюллетенями, волновались и чуть не плакали.

«Нервные такие девчонки... Если еще не знают о смерти Льва Николаевича, то, может, мне удастся осторожно подготовить...» – решил Вася.

Входная дверь была не заперта, внутренняя лестница вела на второй этаж, дверь в коридор тоже оказалась открытой. Шагая через три ступеньки, Вася дошел до верхней площадки, остановился, прислушался... До него донесся чей-то жалобный голос, повторяющий нараспев одни и те же слова, прерываемые протяжным громким плачем.

«Динка воет! – сообразил Вася. – Сейчас она расстроит Алину, Мышку... Главное, Мышку... Девочка и так слабенькая... Ах ты, исчадие ада...» – с раздражением подумал Вася, шагая по коридору.

Навстречу попалась Маруся.

– Идите скорей, Васю, бо так порасстраивалысь наши... – махнув рукой, сказала она.

Вася сердитым рывком открыл дверь и остановился на пороге. Согнувшись, как старушка, и раскачиваясь из стороны в сторону, Динка сидела на полу около кушетки и, вытирая кулаками слезы, громко причитала:

– Ой, Волженька, Волженька... Голубонька моя, Волженька, зачем же мы сюда заехали?

Около стола стояла Алина. Лицо у нее было серое, как после бессонной ночи, но глаза сухие, строгие. Она поддерживала стакан, из которого, цокая зубами о края, пила Мышка. Около девочек, бледный и растерянный, стоял Леня. Вася бросился к Мышке, взял из рук Алины стакан воды и, срывая на ней свое раздражение, сурово сказал:

– Что вы здесь развели? Ведь вы же старшая! Стыдно! Выпейте, Мышка! Выпейте, голубчик! И возьмите себя в руки, нельзя же так... – ласково обратился он к расстроенной Мышке.

– Вася... Он так мучился... Так болел... Столько книг написал... и... умер... – послушно глотая воду, жалобно говорила Мышка.

– Ой, Волженька, Волженька... Он и «Ваньку Жукова» написал... и «Бог правду видит...» – подвывала Динка.

– «Ваньку Жукова» не он написал... это Чехов... ты никогда ничего не знаешь, – упрекнула сестру Алина.

– Ну, выпейте еще... Выпейте еще глоточек, Мышенька... – несвойственно ласково упрашивал Вася, заглядывая в серые глаза девочки.

Динка на одну минутку перестала причитать и, подняв голову, с живостью спросила:

– А Чехов? Чехов жив?

– Чехов уже давно умер... – не глядя на нее, ответила Алина.

– Как? Значит, и «Ваньку Жукова»... – Динка схватилась за голову: – Ой, Волженька, Волженька... Сердце у меня разрывается... Все писатели умерли...

– Леня! – в бешенстве крикнул Вася. – Выведи сию минуту отсюда эту плакальщицу! Марш отсюда, безобразница эдакая! – топнул ногой Вася.

Но Леня неожиданно вырос перед ним и, сцепив над переносьем свои черные брови, хмуро сказал:

– А что ж она, хуже других, что ли? Ей тоже жалко... – И, обняв подружку за плечи, молча увел ее в свою комнату.

По коридору застучали каблучки Марины; Вася с облегчением поставил стакан.

– Мама! Мамочка!

Откуда-то из-под руки Лени вывернулась Динка, и все три девочки бросились к матери:

– Умер... Умер...

Марина обняла всех троих, прижалась щекой к их пушистым головам и с глубоким чувством сказала:

– Ну, что ж делать... Он уже был старенький... Он уже не страдает...

Вася молча наблюдал эту сцену, и против его воли какие-то смешанные чувства печали, нежности и глубокого уважения к этой семье охватывали его душу.