Читать книгу "У нас в саду жулики - Анатолий Михайлов"

А Манька – это значит Маша Распутина.)

И Феликс потом свое происхождение подтвердил.

– Дай, – говорит, – на пару дней «Слепящую тьму».

Его там заинтересовал один материал. Называется «Колымский трамвай». Примерно на полторы страницы.

Я говорю:

– Ну, ладно. Бери за пять.

У меня эта книга идет за семерик.

Но он так все равно и не купил.

– Зачем, – улыбается, – покупать, когда существует ксерокс.

Пошел и эти полторы страницы переснял на один лист. И всего за десять центов.

И Виталик нас однажды застукал. Как мне Феликс пожимал петушка. И как-то даже весь побледнел.

– Откуда ты, – спрашивает, – его знаешь?.. – а у самого чуть ли не заплетается язык.

– Да, – смеюсь, – ниоткуда. Просто, – объясняю, – клиент. Что, – улыбаюсь, – твой кореш?

Но Виталик уже пришел в себя.

– Кто это тебе, – прищуривается, – сказал?..

А Феликс опять подошел и снова давай листать мою книжку.

Я ему говорю:

– Ну, хочешь, тебе надпишу?

И сам даже испугался: ну, все, думаю, влип.

Но Феликс пришел мне на помощь.

– Да, – говорит, – не стоит.

У него, объясняет, маленькая жилплощадь. Да и книжная полка, улыбается, не резиновая.

– Уже, – говорит, – некуда ставить.

А книжка у меня форматом всего с брошюру. Так что на полке ей никак не устоять. Разве что засунуть в какое-нибудь пособие.

А когда мне совсем уезжать, вдруг у меня и спрашивает.

– Ты, – говорит, – сколько у Коли получаешь?

И я почесал затылок.

– Ну, сколько… в день баксов примерно так восемь… Ну, – уточняю, – девять…

А на самом деле пятьдесят.

Он говорит:

– А я тебе кидаю шестьдесят. Ты, – спрашивает, – где в Питере стоишь?

– Да когда как… Иногда, – говорю, – на Невском, а иногда – в Петропавловской крепости.

– А когда, – спрашивает, – летишь?

– А лечу, – говорю, – послезавтра.

Ну, а он через две недели.

– Уже, – улыбается, – девятнадцать лет не был в России… Будешь, – говорит, – иметь дело с букинистами…

Он меня в Питере найдет. И все объяснит. Ему нужны книги по металловедению… Горячая штамповка… матрицы…

– Ну, да, – улыбаюсь, – понятно.

А самому уже и не до смеха.

Наверно, решил, что колеблюсь.

И вдруг достает у себя из-за пазухи «Ледокол».

– Вот, – показывает, – смотри…

А там такая дарственная надпись.

«Моему Учителю Феликсу Чернову от благодарного ученика. Виктор Суворов»

Хотел меня взять на гоп-стоп. А я об этой знаменитой надписи уже наслышан. Еще с позапрошлого года. – Понимаешь, – говорю, – для тебя он Суворов… А для меня он прежде всего… друг народа… Хотя, – соглашаюсь, – и генералиссимус.

В тяжелую минуту жизни

1

Ознакомившись с моим «клеветническим пасквилем» про маму, Ленечка не остался передо мной в долгу.

Где-то в середине шестидесятых возвращается он из Москвы в свою Одессу, ну и с соседом по купе раскатали бутылку «Столичной». Сосед вытаскивает из чехла гитару и, «подтянув на ней колки», так задушевно своим «тихим голосом поет». Потом открывают вторую, и Леня ему начинает свой рассказ.

Это было еще в 53-м. Леня тогда служил в армии. И как раз дело врачей. Леня стоял на посту – и вдруг два пьяных амбала.

– Ну, што, – ухмыляются, – жидяра, попался!..

Мол, давай, падла, колись, зачем, сука, хотел отравить товарища Сталина?!

Леня на них смотрит и молчит.

– Ты, што, б. дь, глухой?.. – и, продолжая пошатываться, все на него надвигаются и надвигаются…

А Леня все на них смотрит и продолжает молчать.

Потом предупреждает.

– Еще один шаг, – улыбается, – и буду стрелять…

Но амбалы ему не поверили.

– Мы щас тебе, – смеются, – Хаим… сотворим обрезание… – и подступают к нему уже почти впритык.

И Леня тогда не выдержал и дал им по ногам очередь…

Ну, тут, конечно, все сбежались и давай Леню вязать.

И потом состоялся суд, и Лене впаяли червонец. И Леня его отмантулил под Салехардом от звонка и до звонка.

Сосед его все слушает и снова «берет гитару»…

И перед тем как уже расставаться, побратались.

А через год Леня смотрит кинофильм «Вертикаль» и узнает в своем соседе Владимира Высоцкого.

2

Завтра мы улетаем, и Ленечка мне принес целый саквояж со шмотками.

– Сын, – объясняет, – растолстел.

Уже и некуда вешать.

– Да ты, – говорю, – Леня, чего?..

И в знак протеста чуть ли не замахал руками.

Но он даже и не хочет слушать.

– Ты меня, – говорит, – Толя, обижаешь…

Пришлось выбросить белый флаг, и буду теперь «как лондонский дэнди». На следующий год приеду, и конопатый полицейский, увидев на мне оранжевую кожанку, вместо того чтобы меня обшмонать, возьмет под козырек.

Ставит на стол бутылку и вместе с бананом протягивает пластмассовый стакан. Похоже, что коньяк.

И тоже теперь побратались.

Воротишься на родину

Мы заработали в Америке две тысячи баксов. Конечно, копейки, но тоже ведь на дороге не валяются.

И вот вернулись в Питер.

Ленка мне говорит:

– Давай под паркет.

И, приставив к паркетине отвертку, уже приготовила молоток.

Но я ее остудил.

– Так же, – смеюсь, – сразу и накнокают.

И все двадцать купюр засунул между страницами в свои книжки. Их у меня скопилось несколько тысяч. А в какие, по запарке и запамятовал. Стали все перетряхивать и в результате одной купюры так и недосчитались. А это – месяц работать. В лучшем случае – недели две-три.

А на следующее утро вышел со своими трудами на Невский. Целый день простоял и уже собрался уходить, как вдруг прибегает взволнованный ветеран.

– Это, – спрашивает, – не ваши? – А у самого чуть ли не трясутся руки. И протягивает мне моего «Мальчика с одуванчиками». А там – эти несчастные сто долларов.

Надо было ему отстегнуть. Хотя бы нашу деревянную пятихатку. А я стою и все никак не могу успокоиться. А когда пришел в себя, то уже никого.