Читать книгу "Мистер Икс - Питер Страуб"

Мьюллен предоставил мне гадать, прав я или нет, и свернул в переулок в два раза шире Щетинной. Неясный силуэт капитана сместился чуть в сторону и остановился – он ждал меня. Широкий переулок уходил вправо на двадцать футов и упирался в кирпичную стену. Здесь Щетинная заканчивалась: она не выходила – как я предполагал – на одну из улиц на границе Хэтчтауна, а упиралась в тупик между кирпичной стеной и покосившимся фасадом давно забытого литейного цеха. Взглянув на стену, я увидел надпись «Живодерня».

– Знаете, чем занимались живодеры?

Я не знал.

Капитан махнул рукой на здание, которое я принял за литейный цех. Его широкие двойные двери были со вставными стеклами и напоминали двери старой конюшни на Бакстон-плейс. Мьюллен налег плечом на одну половину дверей и сдвинул ее в сторону; все сооружение задрожало. Мы вошли в длинное просторное помещение, на покосившихся стенах которого тускло поблескивали крючья. В центре, ниже уровня плотно утоптанного земляного пола, располагался круг футов шести диаметром. Густой запах смерти ударил мне в ноздри, и я чихнул. Мьюллен подошел к яме.

– Сто лет назад по этому переулку сюда приводили старых лошадей. Двойные двери должны были им напоминать их родные конюшни.

– Так чем занимались живодеры? – спросил я.

– Почти всюду по стране живодеры резали отслуживших свой срок лошадей, а из их копыт варили клей. Некоторые сдирали шкуры и отправляли на сыромятни. Здесь же, в Эджертоне, обрезали хвосты и гривы и продавали их в мастерские по изготовлению париков и матрацев. Когда лошадь входила внутрь, бумеры – так их тогда называли – били им в лоб молотом. Лошадь падала, и человек, который назывался подъемщиком, поднимал ее с помощью вот этой штуковины. – Мьюллен показал на длинную, наполовину заржавевшую цепь, свешивающуюся с потолка. – Стригальщики состригали конский волос, и подъемщик подвешивал тушу на крюк. Когда приходило время, он вновь поднимал ее, заводил над ямой и опускал туда. А яма… В яму сбрасывались туши.

– Глубокая? – Я заглянул вниз в черный недвижимый омут в шести-семи дюймах от края ямы.

– Глубокая. В дни, когда работы было особо много, живодеры сбрасывали туда десять-двенадцать лошадей, и не было такого, чтоб хоть одна из них всплыла. Оттуда вообще никогда ничего не всплывало. Говорят, трупы лошадей все еще там, у Живодера, – в полном сборе.

– А там что – кислота?

Мьюллен отошел от ямы, подошел к стене и ковырнул носком ботинка землю. Затем нагнулся и поднял что-то вроде небольшой буханки хлеба. Когда он приблизился ко мне, я разглядел в его руках расколотый булыжник.

– Смотрите. – Неуловимым движением Мьюллен бросил камень в яму. В то мгновение, когда камню оставалось лететь до поверхности два-три дюйма, мне показалось, что готовое поглотить его черное зеркало подернулось едва заметной рябью. Затем, ударив из-под поверхности, яростная раскаленная струя закрутила камень, будто невесомую пробку, – над поверхностью появился завиток дыма, поплыл ко мне и резанул ноздри. Глаза мои начали слезиться. Булыжник, от которого отсекали кусок за куском, стремительно плыл поперек ямы, уменьшаясь на глазах. Казалось, на плаву его удерживает стая пираний. Через несколько секунд он превратился в крутящуюся облатку, корочку, крошку…

– Вот что делает концентрированная кислота, – сказал Мьюллен. – Когда-то в начале тридцатых у города возникла блестящая идея использовать Живодера в качестве вспомогательного средства уничтожения городского мусора в этой части Хэтчтауна. Было отдано распоряжение, но дело вдруг застопорилось, а потом власти, как это обычно происходит, публично объявили об отказе. Как бы там ни было, именно сюда привел вас тогда Эрл Сойер. Он сдвинул в сторону дверь, вошел, вы вошли следом, и тогда он достал нож. Вы бросили свои папки – вот здесь. – Мьюллен провел каблуком черту на земляном полу. – Вступили с ним в борьбу. Не ведая, что может случиться, вы столкнули его в Живодера. Прощай, Эрл. Поскольку у нас нет трупа, это лучшее, что мы можем придумать. Сработает. Никто и пальцем не пошевельнет, чтоб найти его тело. Надо еще придумать, кто из местных привел вас сюда, потому что самостоятельно вы никогда бы не нашли его. Большинство эджертонцев слыхом не слыхивали о Живодере, а три четверти тех, кто слыхал, считает, что это сказки. Ночь еще не кончилась – давайте обдумаем детали.

Мьюллен привел меня обратно в дом Сойера и велел забрать себе дневник:

– Я его не видел. С этого момента его не существует.

Перешагивая через горы мусора, я подошел к столу и взял тетрадь.

– Что теперь?

– Отправляйтесь в «Медную голову» за фотографиями. Затем я отвезу вас в управление, где вас будут допрашивать – боюсь, до утра. Запомнили свои «строчки»?[69]

– Думаю, да, – кивнул я.

– У нас найдется время все повторить. Что бы вы хотели сделать до поездки в участок?

– Мне, наверное, стоит позвонить К. Клейтону Кричу.

– Стоит – и вам, и Стюарту Хэтчу.

Заперев дверь черного хода, Мьюллен погасил свет в этой норе – зловещей пародии на человеческое жилище.

129

В комнате для допросов, где лейтенант Роули как-то уверял меня, что является моим лучшим другом, перед аудиториями, насчитывавшими от двух до полудюжины слушателей, я подробно излагал легенду капитана Мьюллена – вновь и вновь, как проигрыватель с автоматической сменой дисков, как Шехерезада, знавшая лишь одну сказку и раз за разом повторявшая ее, пока той сказке не поверили. Передо мной, выказывая любопытство, подозрительность, безразличие либо откровенную скуку, менялись женщины и мужчины – сотрудники полиции в деловых костюмах; люди в форме на два поколения старше меня, смолившие сигарету за сигаретой и с выражением усталого цинизма во взгляде изучавшие стол; ответственный работник из мэрии; представительница пресс-службы Управления полиции города, постоянно поправлявшая прическу и подмигивавшая большому, прозрачному с той стороны зеркалу; шеф полиции Эджертона, посоветовавший мне получить номер телефона, не внесенный в телефонный справочник; и двое не представившихся мужчин с лицами цвета пергамента, похожих на кремлевских функционеров, которым предопределено в скором времени избавить выставку фотографий членов правительства от своих портретов. Всем этим людям я пел песню капитана Мьюллена, и почти все это время капитан Мьюллен наблюдал за моим выступлением, сидя в углу комнаты.

Вскоре после восхода солнца я был объявлен «находящимся под защитой полиции свидетелем», или что-то вроде этого, и препровожден в камеру. Лязг железной двери разбудил меня в семь тридцать утра. С неизменным видом человека, получившего удовольствие от освежающей прогулки через кладбище, в камеру неспешно вплыл К. Клейтон Крич, великолепный в своем старом сером костюме и старой серой фетровой шляпе. Он с достоинством нес черный кейс. Усевшись в изножье койки, Крич внимательно посмотрел на меня взглядом, едва ли не сочувствующим.