Читать книгу "Бентли Литтл. Рассказы. - Бентли Литтл"

Фотографии голых людей. Только они были не просто голые, они… что-то делали. Я медленно переворачивал страницы. Это был секс, я знал, и хотя меня возбуждали фотографии, и я бы с удовольствием смотрел на них, если бы их показал мне Теренс, Билли или кто-нибудь другой из моих друзей, но тот факт, что книга принадлежала моей матери, беспокоил меня. Я видел улыбающуюся женщину, сидящую на корточках и держащую руку между ног. Я видел мужчину, стоящего там со своей… штукой, торчащей наружу. ещё одну женщину, стоящую на коленях перед мужчиной и целующую его там.

Я быстро убрал книгу, не желая больше ничего видеть. У меня тряслись руки. Мне было стыдно, тошно и одновременно радостно, и это было беспокоящее, тревожащее чувство. Я представил, как мама покупала книгу и смотрела на картинки.

Я заставил себя думать о чем-то другом.

К тому времени, когда мама вернулась с моим лекарством, я уже лежал в постели. После того, как она вложила его мне в рот, я сел на кровати и задумался, не этим ли она занималась днем, когда я был в школе, а мой отец на работе — смотрела на секс-картинки. Я уставился на нее, и она вдруг показалась мне совсем другой, чем раньше. Она больше не казалась мне матерью. Она выглядела как женщина, притворяющаяся моей матерью. Я позволил ей пощупать мой лоб, измерить температуру, спросить, как я себя чувствую, но был благодарен, когда она наконец ушла.

Я пообедал в постели, немного вздремнул, а когда проснулся, она тихо разговаривала по телефону на кухне. Она долго висела на телефоне, и хотя часть меня хотела проскользнуть в холл и услышать, о чем она говорит, другая часть меня этого не хотела.

Она вошла в мою спальню после того, как положила трубку, чтобы снова дать мне лекарство, села на край кровати и некоторое время смотрела на меня. Было что-то странное в том, как она смотрела на меня, и я не мог понять, была ли она расстроена или сердита. Мне стало интересно, знает ли она, что я видел её книжку с картинками. А если это именно то, что заставило её казаться такой странной. Я поморщился, зажал ухо и притворился более больным, чем был на самом деле, чтобы она не сердилась на меня.

— Ты счастлив? — наконец спросила она.

Я посмотрела на нее, сбитый с толку этим вопросом, не совсем понимая, к чему она клонит.

— Да. Я думаю.

Она пристально посмотрела мне в глаза.

— Как ты думаешь, мы счастливы? Твой отец и я?

Мне стало не по себе. Я не хотел этого разговора.

— Не знаю, — пробормотал я.

— Как ты думаешь, мы счастливая семья?

Я хотел, чтобы она ушла, поэтому сморщил лицо и снова лег на подушку.

— У меня болит ухо, — сказал я.

Она кивнула, пригладила мне волосы и поцеловала в лоб.

— Я знаю.

В тот вечер за ужином я заметил, что мои родители почти не разговаривают друг с другом. Они разговаривали со мной — или, скорее, они говорили мне, чтобы я съел свой салат, съел свой горошек, убрал свою тарелку, — но они, казалось, не разговаривали непосредственно друг с другом.

А было ли такое вообще когда-либо?

Я не мог вспомнить, и это меня беспокоило. Это был мой дом, это были мои родители, мы ели вместе так каждый день. И все же я не мог вспомнить, разговаривали ли они обычно друг с другом или никогда этого не делали. Как будто мой разум был начисто вычищен, а мои воспоминания об ужине начинались с сегодняшней трапезы.

Я притворился, что моё ухо снова вспыхнуло, и, извинившись, пораньше встал из-за стола, пошёл в свою спальню и лег спать.

В тот сезон мы с отцом ещё раз отправились на охоту, на этот раз только вдвоем, и это была лучшая охота в нашей жизни. Мы ни в кого не стреляли, вообще ни в кого не стреляли, а просто следили, ходили, смотрели и слушали. Как будто мы не были вторгшимися в дикую природу, а были частью дикой природы, и это было хорошо, это было правильно. Почти неделю мы не видели другого человека, и к концу этого времени наш лагерь стал для меня больше домом, чем наш настоящий дом. Я не хотел возвращаться.

Но мы все же вернулись домой вскоре после полудня. Пока отец мыл машину на подъездной дорожке, я распаковывал свои вещи в своей комнате. Я убирал своё неиспользованное нижнее белье, когда услышал, как мама зовет меня по имени. Судя по звуку, она была в своей спальне. Я прошёл по коридору, но спальня была пуста. Однако мусорная корзина рядом с дверью оказалась не пустой. Она была настолько наполнена скомканными бумажными салфетками, что они вываливались на пол. Я уставился на них. Это от моей мамы? Неужели она плакала? Неужели она так сильно скучала по нам? Внезапно я почувствовал себя лучше. Я посмотрел вниз на салфетки и между двумя скомканными бумажными шариками увидел нечто похожее на сдувшийся желтоватый шар, торчащий из хаоса белого. Я наклонился, чтобы взять его, но он был липким на ощупь, и я тут же выронил его.

— Ну вот, теперь ты знаешь.

Я обернулся и увидел, что в дверях за моей спиной стоит мама. Она почему-то выглядела сердитой.

— Доволен? — спросила она.

Я не был доволен. Хотя я не знал, что она думает, что я знаю, хотел бы я никогда не заглядывать в мусорную корзину. Я хотел сказать ей это, хотел сказать ей, что мне очень жаль, но меня ни в чем не обвиняли. Я действительно не знал, за что мне было жаль.

— Убирайся отсюда, — сказала она.

Я обошёл её и поспешил обратно в свою спальню. Я не знал, зачем она меня изначально позвала, но она больше не звала и не искала меня, и я держался от нее подальше в течение всего дня. Я снова увидел её за ужином и сделал вид, что ничего не произошло, но мне было неловко рядом с ней, даже когда рядом был мой отец. Я понял, что больше не чувствую себя её сыном. Я чувствовал себя квартирантом, живущим с ней в одном доме.

И я её очень боялся.

Страх не прошёл на следующий день. Ни на следующий. И ни на следующий.

Что бы ни случилось между нами, это поставило нас по разные стороны баррикад, натравив друг на друга. Я