Читать книгу "Борьба за евразийские пограничные территории. От возвышения империй раннего Нового времени до окончания Первой мировой войны - Alfred Rieber"

территориях укрепила веру в то, что Германия будет врагом в следующей войне, несмотря на периодические попытки Николая II смягчить ситуацию.4 Мания шпионажа заразила российское верховное командование.

Накануне войны националистическая агитация в империях Габсбургов и Османов также была сосредоточена на потенциальной нелояльности чужеземных народов, населявших стратегически важные пограничные территории. Как и в России, рост спецслужб перед войной и обнаружение реальных или изобретение воображаемых шпионских сетей усиливали опасения по поводу нарушения безопасности на границах, населенных меньшинствами. Военное руководство Габсбургов было одержимо верой в то, что русинское гражданское население в западной Галиции поддерживает подрывные связи с врагом. Австрийская шпиономания сосредоточилась на русинских русофилах, которых, по иронии судьбы, в последние десятилетия монархии поддерживали польские наместники в качестве противовеса украинскому национальному движению. Было раскрыто трансграничное политико-филантропическое объединение, которое пропагандировало подрывную деятельность, направленную против правительства Габсбургов в случае войны с Россией. Накануне войны были организованы два публичных процесса над сотнями русофилов. Когда начались военные действия, верховное командование приказало эвакуировать тысячи русинов и расселить их во внутренних провинциях. Австрийское верховное командование также беспокоилось о лояльности итальянцев. Когда Италия вступила в войну против Центральных держав, австрийцы эвакуировали 75 000 гражданских лиц итальянского происхождения с границы Южного Тироля и интернировали их.

Младотурки были убеждены, что армянская община представляет собой большой риск для безопасности. Разделенные между враждебными империями, армяне добровольно вступали в османскую и российскую армии, несмотря на агрессивную политику национализации обоих правительств. В 1915 году сокрушительное поражение России от османских войск на Анатолийском фронте вызвало массовый исход армян на оккупированную Россией территорию и жестокую реакцию Турции. Лидеры младотурок приказали провести широкомасштабные депортации, которые закончились резней и связанной с ней смертью от голода и истощения сотен тысяч армян. Оценки числа погибших армян разнятся, но большинство авторов сходятся на миллионе или более, а еще 250 000 бежали в качестве беженцев на Южный Кавказ. Убийства распространились за пределы пограничных вилайетов на побережье Черного моря и западную Анатолию. В классическом, хотя и пикантном, примере пограничной политики заброшенные фермы многих анатолийских армян были переданы 750 000 турецких беженцев, захвативших западную Фракию во время Балканских войн. Резня выходила далеко за рамки требований военной безопасности. Они уже были предрешены националистической политикой Абдулхамида. Правительство младотурок использовало повод для войны, чтобы ускорить процесс уничтожения армян из политического тела, которое превращалось из мультикультурной империи в национальное государство. Майкл Рейнольдс утверждает, что уничтожение армян было частью "зарождающейся программы этнической гомогенизации, которая включала в себя переселение множества других групп населения, в том числе курдов-мусульман, албанцев, черкесов и других, в небольших, рассредоточенных количествах, чтобы разрушить клановые и племенные связи и облегчить ассимиляцию".

Травматический опыт беженцев был слишком разнообразен, чтобы можно было сделать простое обобщение, суммирующее влияние репатриации на их национальное самосознание после войны. Однако среди репатриантов, а в некоторых исключительных случаях, как у армян, и в диаспоре, наблюдалась заметная тенденция к усилению идентификации с принятой или утраченной национальной родиной. Это может принимать различные формы. Среди большого числа венгров, которые вернули себе утраченные территории в Словакии, Трансильвании и Банате, националистические настроения были направлены на возвращение ирреденты и поддержку правых организаций. Однако это было исключительным явлением. В Латвии репатрианты из России, похоже, взяли на себя более активную роль в создании государства-нации и наделили его героическими мифами, такими как деятельность латышских рифмоплетов, которые, хотя и сражались на стороне большевиков, могли быть переосмыслены как поборники латышского самоопределения. В Литве национализирующий эффект имел другой оборот. 350 000 репатриантов многие восприняли националистические идеи своей новой страны. Но литовские беженцы, вернувшиеся из Советской России в бывшие Виленскую и Гродненскую губернии, обнаружили, что их дома находятся на территории, оккупированной польской армией, и что им приходится незаконно пересекать новую границу, чтобы попасть туда. Более того, репатриация евреев в Литовскую губернию вызвала сильную антисемитскую реакцию не только со стороны национал-правых, но даже социал-демократов.Официальная политика в отношении беженцев принимала все более жесткий характер, что проявлялось в "усиливающихся националистических попытках государственной бюрократии избавить Литву от наследия многонациональной Российской империи".

 

Цели войны и пограничные территории

В канцеляриях воюющих держав вопрос о целях войны обсуждался без особого внимания к бурным событиям, разворачивавшимся под ними. Хотя то, что происходило на местах, оказало бы гораздо большее влияние на послевоенное урегулирование, чем мечты амбициозных государственных деятелей. В ретроспективе может показаться удивительным, что после двух веков соперничества за пограничные земли лидерам Габсбургской, Российской и Османской империй было трудно решить, как распорядиться ими в случае великой победы. Но удивление не заменяет анализа, а анализ указывает на сложность ситуации. Во-первых, как и во всех войнах с участием коалиций, цели партнеров по коалиции не всегда соответствовали друг другу, а зачастую и противоречили. Во-вторых, три империи были вынуждены вести переговоры не только со своими союзниками, но и с потенциальными рекрутами из числа нейтралов, которые продвигали свои собственные военные цели. В-третьих, российская, габсбургская и османская элиты не соглашались между собой и часто конфликтовали по поводу своих войн. В-четвертых, по мере того как война затягивалась и росли списки жертв, ожесточение и усталость от войны заставляли переоценивать ситуацию и идти на компромиссы. Наконец, что, возможно, наиболее важно, неизбежный распад трех империй выдвинул на передний план чаяния и стремления народов приграничных территорий, чья первоначальная лояльность к имперскому правлению уступила место требованиям независимости. На следующих страницах мы не будем пытаться проследить повороты переговоров, столкновение мнений и смену позиций в отношении целей войны. Скорее, внимание будет сосредоточено на максимальных или идеальных целях войны, чтобы показать, как имперские державы представляли себе решение повторяющейся проблемы стабилизации своих границ и реорганизации приграничных территорий в попытке достичь труднодостижимой цели постоянной безопасности и экономическая самодостаточность.

Военные цели российского правительства в отношении внутренних и внешних пограничных территорий были отлиты в разных формах. Во внутренних западных пограничных областях - Финляндии и прибалтийских губерниях - политика была направлена на укрепление административно-русской власти, в то время как в Польше правительство стремилось предоставить большую автономию перед лицом консервативной оппозиции. В приграничных районах армия проводила политику усиления русскости, особенно в Галиции Габсбургов, а на Южном Кавказе обращение с армянами в оккупированных провинциях Османской империи давало понять, что не было намерения обеспечить особый режим для единой Армении в ущерб другим местным национальностям.

Предварительные цели России в войне были изложены в тринадцати пунктах, составленных в Министерстве иностранных дел в сентябре 1914 года и приписываемых Сазонову.

В дружеской беседе с французским и британским