Читать книгу "История Древнего Китая - Джон Генри Грэй"

К моменту нашего прибытия над городом встала полная луна, но полночные небеса, вопреки ее яркому свету, озарялись огненным заревом многочисленных печей. На следующее утро мы собрались осматривать город и гончарные мастерские. Наши приготовления были довольно-таки сложными, поскольку гончары в Цзин-дэ-чжэне недоброжелательны к иностранцам и подобно всем, кто работает с глиной, склонны к грубости и необузданности. По этим причинам мы сочли целесообразным отправиться в мастерские переодетыми. После я узнал, что мы сделали правильно: следующей партии путешественников – французских ценителей гончарного искусства (а я тогда еще сожалел, что не могу подождать и присоединиться к ним, – ведь у них были письма от французского посла в Пекине и от высокопоставленных китайских чиновников) – вообще не позволили понаблюдать за обычным производственным процессом. Им заявили, что у работников якобы выходные! На самом деле китайцам просто не хотелось, чтобы агенты французского правительства пристально присматривались к местным гончарным мастерским. Они были предельно вежливыми, как в доме, где узнают о визите непрошеных гостей и поручают служанке сказать, будто хозяев нет дома.

Мои приготовления состояли в том, что я облачился в местную одежду и из-за холодной погоды надел большой капюшон, которые там носили: он закрывает не только голову, но и часть лица. Пара больших очков, по моим представлениям, окончательно сделала меня неузнаваемым, но капитан плоскодонки, поглядев на мою долговязую фигуру, шагающую с независимым видом англичанина, с этим не согласился. Он обеспокоенно заметил, что эдак расхаживать по улицам не стоит. Капитан прошелся по палубе, в точности изобразив мою походку, а затем показал, как надо ходить: он согнулся, ссутулился и прошел «по-китайски» с носа лодки ко мне. Благодаря этому наставнику, чьим указаниям я следовал весь день, мне удалось без особого риска передвигаться по Цзин-дэ-чжэ-ню. Я вызвал подозрение только однажды. То ли рост свидетельствовал о моей принадлежности к варварской расе, то ли какое-нибудь движение, не характерное для китайца (прежде всего, меня беспокоили китайские чулки: они оказались слишком короткими, а мне было нечем их подвязать), но один сообразительный юноша шагал некоторое время рядом, бросая на меня подозрительные взгляды, но в конце концов все-таки пошел своей дорогой.

Энтреольес говорит, что город Цзин-дэ-чжэнь «имеет одну лигу в длину, а жителей там миллион душ». По всей вероятности, в начале XVIII столетия, когда он там жил, Цзин-дэ-чжэнь и вправду был таким многолюдным. Однако я склонен заключить, что в настоящее время население города гораздо меньше. Можно назвать как минимум одну причину серьезного уменьшения численности горожан. Во время Тайпинского восстания, опустошавшего наиболее процветающие районы Китая с 1847 по 1854 год, Цзин-дэ-чжэнь был захвачен повстанцами. Они, по обыкновению, начали проводить массовые убийства местных жителей, подобных которым не видело ни прошлое, ни наше столетие. Мятежники стали вести беспорядочную стрельбу на улицах и во дворах, не обращая внимания ни на возраст, ни на пол, ни на общественное положение жертв, с той же яростью, что и во время сражений. Никто из нападающих не проявлял гуманности, никто не выказал ни малейших знаков сочувствия. Полностью овладев городом, они рассредоточились и начали вламываться в дома с целью грабежа. Совершались хладнокровные убийства. Захватчики не знали жалости ни к старым, ни к больным, ни к юным. К этому времени большая часть города была объята пламенем, а поскольку пожар начался сразу в нескольких местах, его нельзя было объяснить случайностью. Большинство самых заметных городских зданий и множество домов бедноты были стерты с лица земли, так что, когда вновь воцарился мир, жители, спасшиеся от ярости повстанцев и пожелавшие вернуться под отеческий кров, часто обнаруживали, что им негде найти пристанище. Город, где, по словам Энтреольеса, в XVIII веке было такое многочисленное население и где, несмотря на страшную резню 1854 года, ныне, наверное, столько же жителей, как в нашем Бирмингеме, оказывается, был центром производства керамики с начала правления династии Чэнь (557 год н. э.). В 1280 году, во время правления династии Юань, китайское правительство назначило высокопоставленного чиновника надзирать за производством керамики. На второй год правления под девизом Хун-у (в 1369 году) был издан императорский указ возвести большую факторию и печи на Чжу-шань, или Жемчужном холме, – там должны были делать вазы и другую посуду для членов царствующего дома. Следить за тем, чтобы работы на императорской фактории проводились в должном порядке, был поставлен очень знатный чиновник, которому была дана полная власть над всем этим заведением. Указу повиновались, но воздвигнутое тогда здание сгорело в пожаре, устроенном мятежниками в 1854 году. Китайские летописцы сообщают, что эта фактория была обнесена стеной окружностью в милю с лишним. В центре участка был общий зал, где императорский управляющий имел обыкновение совещаться с подчиненными ему чиновниками. На севере и на юге огороженной территории располагались конторы, на востоке же и на западе – казна фактории, из которой оплачивали текущие расходы. Неподалеку от южных ворот находилась башня, а на ней стоял большой барабан. Рядом с башней была тюрьма, куда сажали непокорных рабочих. Были и более привлекательные здания – два больших зала, где рабочие обычно отдыхали. Там же располагались и три храма, первый из которых был посвящен Ю Тулину – изобретателю гончарного искусства, второй – Бэй-ди, божеству севера, а третий – Гуань-ди, богу войны. Снаружи, за пределами стен, был храм, тоже относившийся к фактории, с идолом бога-покровителя уезда. Каждая из шести печей носила особое имя. В первой обжигали зеленые фарфоровые сосуды, она называлась зеленой печью; во-второй делали посуду с изображением драконов, поэтому называлась лун-яо, третья – фэн-хо-яо, или печь ветра и огня; четвертая – сэ-яо, или цветная печь, пятая – лань-хуан-яо, или синяя и желтая печь, а шестая – хэ-яо, или печь для обжига огнеупорных капсул. Перед главными воротами фактории, как и перед всеми правительственными зданиями в Китае, находилась декоративная стена с изображением большого дракона.

Работали там в основном выходцы из районов Холян и Паньтун. Одно время у мандаринов были полномочия заставлять тамошних жителей работать на императорской фактории, но некий чиновник Чжу Сунь решил, что нет необходимости придерживаться этого принципа, и предложил набирать работников из всех близлежащих уездов. Через некоторое время идея была одобрена, и на императорскую факторию стали набирать работников со всей округи, причем их труд щедро оплачивался. Они были разделены на пять классов, которые назывались соответственно «огнем», «водой», «деревом», «металлом» и «почвой». Далее шли еще двадцать две группы:

1. Да-цзо, или крупная посуда.

2. Сяо-цзо, или мелкая посуда.

3. Гу-цзо, или сосуды, сделанные по древним образцам.

4. Дяо-су-цзо, или резьба.

5. Инь-цзо, или сосуды, изготовленные по формам.

6. Хуа-цзо, или расписной фарфор.

7. Чун-синь-цзо, или сосуды, сделанные по новым образцам.

8. Цзай-лун-цзо, или сосуды с барельефными изображениями драконов.

9. Се-цзы-цзо, или вазы, на которых начертаны китайские иероглифы.