Читать книгу "Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский"

Не следует полагать, что, в сравнении с закрытыми, особенно военными учебными заведениями, студенты гражданских заведений, особенно университетов, вырвавшиеся из-под строгой ферулы классных наставников, жили так уж вольно. И здесь, особенно в первой половине XIX в., были свои прелести жизни. Правда, в александровские времена университеты обладали такой широкой автономией, что полиция не могла задерживать студентов и входить на территорию университета, а судил учащихся свой, выборный суд синдиков. Но в николаевские времена все это было уже в прошлом: «Сразу после вступления, когда мы облеклись в желанную форму, с треугольной шляпой и шпагой, встал перед нами полицейский надзор в виде власти инспектора, тогда вершителя судеб студенчества не только казенного, но и своекоштного…

Студент Института гражданских инженеров

Нас уже пугали старые студенты из земляков этим «всесильным Василием Иванычем», прозванным давно хлестаковской кличкой Земляники и даже «кувшинным рылом». До представления инспектору мы уже ходили заводить знакомство с его унтером и посыльным «Демкой» – вестником радостей и бед. Он приносил повестки на денежные пакеты, и он же требовал к «ишпектору», что весьма часто грозило крупной неприятностью. Карцер тогда постоянно действовал, и плохая отметка в поведении могла вам испортить всю вашу студенческую карьеру» (18; 93). Как и в гимназии, преследовались и слишком длинные, по мнению инспектора из отставных военных, а то и просто встречного генерала (студенты обязаны были отдавать генералам честь, становясь «во фронт»), волосы, и расстегнутые пуговицы мундира – все признаки опасного вольнодумства, – что угодно. А границы эти охранялись инспектором, субинспекторами, а позднее и «педелями» – все теми же надзирателями.

Однако если читатель полагает, что под строгим надзором студенты демонстрировали чудеса дисциплины и высокой нравственности, то он жестоко ошибается. Недаром именно студенческим напитком считался крамбамбуль – дешевая сногсшибательная смесь водки и пива. Учившийся в Казанском университете П. Д. Боборыкин отмечал: «Студенческая братия держалась в массе тех же нравов. Тут было гораздо больше грубости, чем испорченности; скука, лень, молодечество, доходившее часто до самых возмутительных выходок. Были такие обычаи по части разврата, когда какая-нибудь пьяная компания дойдет до «зеленого змия», что я и теперь затрудняюсь рассказать in extenso, что разумели, например, под циническими терминами – «хлюст» и «хлюстованье».

И это было. Я раз убежал от гнусной экзекуции, которой подвергались проститутки, попавшие в руки совсем озверевшей компании. И не помню, чтобы потом участники в такой экзекуции после похмелья каялись в том, а те, кто об этом слышал, особенно возмущались.

Но, к счастью, не вся же масса студенчества наполняла таким содержанием свои досуги. Пили много, и больше водку; буянили почти все, кто пил. Водились игрочишки и даже с «подмоченной» репутацией по части обыгрывания своих партнеров. И общий дух в деле «чести» был так слаб, что я не помню за два года ни одного случая, чтобы кто-либо из таких студентов, считавшихся подозрительными по части карт или пользования женщинами в звании альфонсов, был потребован к товарищескому суду… Под внешней подтянутостью держались довольно-таки дикие нравы, пьянство, буйство, половая распущенность… Были круглые лентяи, по полугодиям не ходившие на лекции…» (18; 112–113). Возможно, казанские студенты вообще отличались особым буйством и распущенностью: известна традиция коллективного посещения первокурсниками публичных домов на Булаке, нередко заканчивавшегося их разгромом, о чем была сложена песня казанских студентов: «Там, где тинный Булак со Казанкой-рекой, словно братец с сестрой обнимаются… От вечерней зари, лишь зажгут фонари, там студенты гурьбою шатаются: / Они песни поют, они горькую пьют, и еще кое-чем занимаются…». Но и В. Г. Короленко, два года, по его мнению, потерявший в Петербургском технологическом институте, а затем, чтобы вырваться из студенческой богемы, переведшийся в Петровскую академию в Москву, вновь и вновь, десятками страниц описывает все то же: пьянство, проституток, нищету, голод и… дешевую ультрареволюционную фразеологию. Впрочем, наиболее ярко выраженным буйством и пьянством отличались все же бурши Дерптского университета, где училось немало и русских, перенимавших нравы от своих немецких коллег; именно отсюда в русские университеты и попал рецепт крамбамбуля.

Конечно, грубые нарушения дисциплины и общественного поведения наказывались. В 1848–1856 гг. (как раз в пору обучения Боборыкина в Казани) в Харьковском университете инспекцией был наказан арестом и карцером 1491 студент: 370 – за непосещение лекций, 259 – за непосещение университетской церкви, 176 – за несоблюдение формы, 168 – за непослушание, 316 казеннокоштных – за самовольную отлучку, 55 – за курение, 108 – за посещение публичных собраний, 25 – за пьянство, 119 – за невежливость и неуважение, 51 – за беспорядки и непозволительные поступки. Обратим внимание, что за пьянство наказано всего 25 человек – вдвое меньше, чем за курение. В том-то и дело, что пьянствовать было можно: это было свидетельством благонамеренности, отсутствия вольномыслия. И верно: какие уж мысли после крамбамбуля?!

Студенты русских высших учебных заведений испокон веку отличались высокой общественной активностью, в отличие, например, от немецких (включая и Дерптский университет) буршей, со страстью предававшихся пьянству, буйствам и дуэлям, что не мешало им по окончании университетов превращаться в самых заурядных филистеров. А начальство и профессура, даже при официальном запрете любых форм студенческого общежития, имевшем место особенно в 80-х – 90-х гг., смотрело на его нарушение сквозь пальцы. Даже в закрытом Инженерном училище «была допущена организация независимой читальни, существовавшей на членские взносы самих воспитанников, которая управлялась выборным советом старшин по три человека от каждого курса.

Совет вел все дела читальни и имел право выписывать любые газеты, журналы и приобретать книги, допущенные цензурой к печати. Читальня получила весьма прогрессивное направление и оказала определенное влияние на формирование общественно-политических взглядов всего состава воспитанников.

Реакционные и черносотенные издания в ней не допускались, но все радикальные газеты и легальная марксистская литературы были широко представлены» (93; 47–48).

В Императорском техническом училище в самые «глухие» годы «была незаконная касса взаимопомощи, на нее начальство смотрело сквозь пальцы. Был я в ней выбран в члены совета или комиссии. Ежегодно студенты устраивали бал в Благородном собрании… Бал давал, кажется, до 10 000 руб. Из них платилось кассой за право учения бедных (до 75 руб.) и давались ежемесячные пособия. Считалось, что коли студент получает из дома 30 руб., то он в помощи не нуждается. При 10 рублях – беден, при 20 – средний.

Затем подобралась компания, занявшаяся издательством лекций. Мы предложили (а, вероятно, сходка одобрила) издавать лекции в общественном порядке: 1) для их удешевления и освобождения от частного предпринимательства; 2) для улучшения их оформления (текст давался лектором); 3) для издания их на несколько лет без перебоев…