Читать книгу "Нефритовые четки - Борис Акунин"

– Я не сказку, я быль расскажу, – тихо-тихо, почтишёпотом начала она. – Про то как злые никонианцы пришли в некую деревнюсвою веру сажать, а истинную в корень сводить. Мужики, бабы, старики состарухами на посулы не польстились, угроз не убоялися, и пёс-воевода повелелвсех их в сарай запереть, да сжечь. «Не они, сказал, мне надобны. Детей малыхедино отберём, по-своему их окрутим, и будут царю верные слуги». И забрали всехдетей, как вы, таких же, и посадили в темницу, и стали голодом морить, плетьмистегать, руки-ноги огнём прижигать и ещё всяко мучили…

Лицо сказительницы было по-прежнему опущено. Шёпотпостепенно делался все пронзительней, он будто шёл из самой земли. ДажеФандорину стало не по себе, а маленькие слушатели и подавно задрожали. Делобыло не в рассказе и не в словах – в самом этом протяжном, зловещем шипении.

– Один отрок, десяти годов, не смог вынести, когда емуплёткой-семихвосткой, ржавыми гвоздями утыканной, зачали спину рвать да ещёсолёной водой поливать. Заплакал, кукишем трёхперстным перекрестился, ивыпустил его воевода. А прочих детишек, какие не поддались, приказал собакамипотравить. Накинулись на бедняжек псищи зубастые, да сей же час на кускиизорвали. Вот что никонианцы с твердоверными-то творят. А отрок, кто Богапредал, ещё долго на свете жил. Только не было ему доли, так всю жизнь достарости стыдом и промучился. А как помер, схватили его черти железнымикрючьями, да под рёбра. Допрежь того как в геенну сбросить, подкинули до неба.И увидел он, одним только глазочком, как мальчики и девочки, которых собакизагрызли, сидят на шёлковом облаке, под ясным солнышком. То-то светлые, то-торадостные. С ними и Христос, и Богоматерь. И упал оттуда отступник в пропастьчёрную, глубокую, да прямо на острые колья. Как заорёт! – закричала вдругКирилла страшным голосом, вскинула голову и обвела пещеру неистово горящимвзглядом. Дети испуганно заверещали. – А его черти за ухо, да насковородку! Потом в паутину липкую, к мохнатым паукам, кажный в сажень! Потом вяму, гадюками кишащу! И так до скончания времён! Потому что, – спокойно инаставительно закончила она, – кто короткую муку честно снёс, тому вечноеблаженство. А кто себе чёрной изменой гибель отсрочил, тот заплатит вечноймукою… Ну, голубь сизый, теперь твой черёд. Сказывай.

Глядя, как жмутся друг к другу впечатленные жутким рассказомдети, Фандорин был близок к отчаянию. Что он мог противопоставить этому нагнетаниюужасов, да ещё столь мастерски исполненному?

Как объяснишь маленьким обитателям этой лесной глухомани,что мир широк и прекрасен? Слов, которые знает Фандорин, они не поймут. Адоступной им речью не владеет он… Эх, Масу бы сюда. Японец отлично умеетразговаривать с ребятишками…

Дышать было уже почти нечем, по спине и по груди струйкамистекал пот.

– А… а вот в городе Москве есть к-колоколбольшой-пребольшой, – неуверенно начал Эраст Петрович. – С избувеличиной. Царь-Колокол называется. И ещё Царь-пушка. Её д-двадцать лошадей сместа не сдвинут. Вот…

Он замолчал, чувствуя себя полным идиотом.

– Чай, колокол громко гудит? – спросила конопатаясоседка, глядя на него снизу вверх ещё мокрыми от слёз глазами.

– Он не гудит. Он расколотый. С к-колокольни упал..

– А пушка далеко палит? – спросил кто-то измальчишек.

– Из неё не с-стреляли никогда…

Других вопросов не было.

Хорош «сизый голубь», нечего сказать, разозлился на себяФандорин.

– А в стране Африке живёт зверь жираф. Сам на четырёхногах, жёлтый, в чёрный горох. И шея у него длинная-предлинная. Подойдёт кдереву и с любой ветки что хочешь достаёт.

– И яблоки? – спросили из темноты.

– И яблоки, и груши, и сливы, – подтвердил ЭрастПетрович. – А ещё там живёт огромная-преогромная свинья, называется бегемот.Целый день в болоте лежит, грязью сама себя поливает. А другая свинья, ещёбольше, называется слон. Вот с такими ушами, и нос как труба. Наберёт воды,плюнет – все с ног валятся.

Кто-то неуверенно хихикнул. Ободрённый Фандорин продолжил:

– В другой стране, Австралии, проживают мишки, лучшекоторых нет зверей на свете. Маленькие, пушистые. Едят одни только листья.Пожуют-пожуют, обнимут ветку и давай спать. Зовётся этот мишка «коала». Я разподошёл, на руки его сонного взял. А ему всё равно – меня точно так же обнял изнай дальше спит. Мягкий!

Они слушали, ей-богу слушали!

Он заговорил ещё быстрее, смахивая со лба пот:

– А в стране Японии есть борьба такая. Толстякиборются. Каждый, будто шар. Выйдут на круг и животами толкаются. Кто ловчейпихнется, тот и победил.

Все вокруг засмеялись, а соседка в красных варежках сказала:

– Ну про толштяков это ты брешешь.

– Я б-брешу? – обиделся Эраст Петрович. – На,сама гляди!

Вынул подарок Масы, платок с борцами сумо. Развернул,показал. Дети, кто на четвереньках, кто пригнувшись, сползлись со всех сторон,разглядывая диковину.

Свечи начинали гаснуть – не хватало кислорода, и Фандоринподсветил фонариком.

– Ух ты! – зашумели мальчишки. – Дяденька,дай мне пожать!

– И мне!

– И мне!

Кажется, дело шло на лад.

Вдруг Фандорин вновь почувствовал, что на него накатываетстранное оцепенение. Язык сделался неповоротлив, все члены словно онемели.Кирилла смотрела на него неподвижным взглядом, и он физически ощущал неописуемоесловами, но явственное воздействие этой месмеризующей силы.

Он заставил себя отвернуться от пророчицы, глядеть только насклонённые детские головки, и наваждение отступило.

– На белом свете м-много чего есть, – громкосказал он. – Высокие горы, синие моря, зелёные острова. И люди на светевсе разные. Есть злые, но много и добрых. Есть г-грустные, а есть и весёлые. Содними хорошо говорить, с другими хорошо дело делать. Сколько всего Господь длявас напридумывал! Как же уйти, ничего толком не посмотрев, не попробовав? РазвеГосподу не обидно?

Эраст Петрович умолк, ибо не знал, что ещё сказать.Белобрысый мальчонка, что сидел слева, спросил:

– А вот ещё сказывали, врут ай нет, будто есть такойсахар чёрный – щикалат. Сладкий – жуть.

– Есть, – встрепенулся Фандорин, благодарный заподсказку. – А ещё м-мармелад – это как сок, только его жевать можно.Вафли…

– Вафлю я ел, тятька из города привозил. –Белобрысый повернулся к Кирилле и твёрдо объявил. – Матушка, я домой хочу.