Читать книгу "Тени исчезают в полдень - Анатолий Иванов"

Устин бросил вилку на стол. Вилка ударилась о рюмку, рюмка упала на пол, раскололась.

Тотчас открылась дверь. Но теперь из нее вышли не те девушки, которые собирали на стол, а пожилая, лет под пятьдесят, женщина. Она молча подобрала осколки, сложила их в фартук и пошла обратно.

— Сестра моя! — окликнул ее Демид, и женщина торопливо обернулась:

— Слушаю, Дорофей Трофимыч.

— Прибери со стола. Кончили мы скудную трапезу. Пошли. — И Демид положил руку на плечо Устина. Рука была крепкая и тяжелая, как камень.

Они прошли через «белую» комнату и оказались в коридоре. Устин думал, что сейчас они выйдут в сенцы, оттуда — во двор. В сенцы они действительно вышли, но очутились опять в каком-то темном коридоре. Затем миновали одну комнату, другую и оказались в третьей. В ней было полно мебели, стояла, поблескивая спинками, никелированная кровать, на потолке висела небольшая электрическая лампочка.

— Ложись, спи, — показал Демид на кровать.

Устин тяжело опустился на стул. Сидел и представлял почему-то, как Демид расхаживает по огороженному колючей проволокой лагерю смерти, как он, пьяный, озверелый, стреляет и стреляет людей в лоб, в затылок, в живот, в сердце, как он загоняет их в газовые камеры, как он, посмеиваясь, вешает какого-то грузного человека, затягивает ему веревочную петлю на шее. «А что стрелять, что вешать, что загонять в газовые камеры? — тупо думал и думал он, — Зря все это, зря, зря...»

Демид стоял рядом, скрестив руки на груди.

— А зачем ты мне все это рассказывал... про лягеря эти смертников? И про свои геройства? — спросил вдруг Устин.

— Так видишь... — задумчиво промолвил Демид. — Грех, конечно, губит много человеческих душ. Но неверие в Христа губит еще больше. И там, где плач и скрежет зубов, оказывается, всегда намного больше тех, которые попадают туда не за нарушение заповедей Моисеевых, а за равнодушие к страданиям и смерти Христа, за грехи наши. Вот что я хотел тебе напомнить. Немцы ведь христиане, христианскую религию отправляют. Вот они и понастроили этих лагерей.

Устин, нахмурив лоб, долго пытался добраться до смысла этих слов.

— А кроме всего, — продолжал Демид, — ты сомневался: не скажу тебе, кто я да где был, утаю что-то. Я тебе ответил — таиться нам с тобой нечего. И без того знаем друг о друге столько, что... для веревочной петли, словом, хватит... Ладно, спи. Утром я приду.

— Пистимея где? — спросил Устин.

— Зачем тебе Пистимея? — усмехнулся Демид. — Постарела уж она, отслужила свое. Если хочешь, я тебе дочь пришлю. Только скажи, на какой вкус — беленькую или черненькую, в летах или помоложе, замужнюю или совсем свеженькую? Хотя ты, помнится, не любитель был...

— Какую дочь?

— Не мою, понятно. Божью. Своих один Микита предлагал.

И, не ожидая ответа, шагнул за порог.

Морозов постоял среди комнаты. Потом разделся, разобрал пышную постель, потушил свет и лег.

Дверь в комнату тихонько раскрылась с каким-то осторожным, несмелым скрипом.

— Кто это? — резко спросил Устин. — Ты, Демид?

— Я... — тихо ответил женский голос — Дочь Зинаида. — И замолкла испуганно.

Устин повернул голову. В темноте он различил какую-то тень, маячившую возле двери.

Морозов вспомнил смешок Демида: «Если хочешь, я тебе дочь пришлю».

Ему вдруг захотелось узнать, чем все это кончится, и он сказал:

— Чего там притихла? Ноги отнялись, что ли?

— Я... я сейчас, сейчас, — жалобно проговорил женский голос.

Тень покачнулась. Устину показалось, что женщина намеревалась скользнуть обратно за дверь, но какая-то сила заставила ее все-таки двинуться к кровати.

Устин хотел было встать, зажечь свет и поглядеть, что это за «дочь» Не из тех ли, что накрывали стол? Но в последнюю секунду решил не делать этого. Его еще больше разожгло любопытство: что же она будет делать дальше?

А женщина неслышно подошла к кровати и остановилась. В комнате было единственное небольшое оконце, звездный свет через это оконце почти не проливался, но Устин все же различил, что женщина была невысокой и, кажется, замотанной не то в шаль, не то в платок.

— Ну а дальше? — спросил Устин, видя, что она не двигается.

— Сейчас, — опять проговорила женщина.

Сбросила шаль. Потом расстегнула не то халат, не то платье. Одежда свалилась с ее плеч на пол, женщина стояла теперь возле кровати в одной нижней рубашке, как в саване. В этот момент Устин догадался — она молода, очень молода, потому что от нее пахло так же, как пахло от Пистимеи много-много лет назад, когда они жили в лесной зауральской деревушке.

Женщина все продолжала стоять возле кровати белым столбом.

— Чего ждешь-то?

Она осторожно приподняла угол одеяла, неслышно легла на краешек кровати и затихла. Несколько минут оба лежали не шевелясь. Устину даже начало казаться, что все это ему, вероятно, приснилось, померещилось.

— Зачем ты пришла? Ведь боишься?

— Чего мне бояться? Богу это угодно...

Неожиданно Устину почудилось, что и этот голос он когда-то где-то слышал.

— Это не ты сейчас на стол подавала нам?

— Нет.

— Черт возьми! Да уж не Зинка ли ты Никулина?! — вскричал Устин, сорвался с кровати, пошел к выключателю.

Женщина догадалась, что он хочет делать, тоже вскочила и, легкая, горячая, повисла на плече Устина.

— Ради Бога, ради Бога... А-а-а-й!

И, словно обваренная электрическим светом, отскочила к стене, присела там на корточки, сжалась, уткнула лицо в самый угол.

— Потушите... Ради Бога, потушите! — со стоном просила она, и худые плечики ее вздрагивали при каждом слове.

Устин Морозов смотрел на нее без всякой жалости, даже со злорадной усмешкой. Затем вернулся к кровати, но не лег, а сел на перину.

— Чего уж теперь тушить? То-то, думаю, голос знакомый...

Зина встрепенулась, вздрогнула и начала приподниматься. Она раскинула руки в стороны и, скользя спиной по стене, выпрямилась, вытянулась в струнку и замерла, как на распятии.

— Здравствуй, значит, Зинаида...

Зина молчала. Вскинув голову с тяжелыми, отливающими при электрическом свете золотом волосами, она остекленевшими глазами смотрела на Устина и в то же время куда-то мимо. Все в ней было живым — и эти золотистые волосы, пылающие огнем щеки, влажные, горячие губы... И только глаза, тусклые, холодные, были безжизненны. Устин тоже молчал.

— Дайте мне... одежду, — тихо попросила Зина. И только теперь Устин заметил, что топчет ногами ее платье.