Читать книгу "Настанет день - Деннис Лихэйн"

— А если они нас опять обманут?

— Не обманут.

— Откуда ты знаешь?

— Я ничего не знаю, — сказал Дэнни. — Но это было бы нелогично.

— А если логикой там и не пахнет? — крикнул кто-то.

Дэнни развел руками.

В воскресенье, ранним вечером, Калвин Кулидж, Эндрю Питерс и Джеймс Сторроу отправились в Нахант, домой к комиссару Кёртису. Они встретили комиссара на его задней террасе, глядевшей на Атлантику, над которой светилось желтоватое небо.

Сторроу в первые же минуты разговора уяснил себе несколько вещей. Во-первых, Кулидж не питает уважения к Питерсу, а Питерс его за это терпеть не может. Всякий раз, когда Питерс открывал рот, чтобы высказать какую-нибудь мысль, губернатор обрывал его.

Во-вторых, что куда тревожней, Эдвин Аптон Кёртис не утратил своей озлобленности, наполнявшей его до краев и окрашивавшей его кожу, словно вирус.

Питерс начал:

— Комиссар Кёртис, мы…

— Пришли, — продолжил Кулидж, — чтобы сообщить вам: возможно, мистер Сторроу отыскал выход из кризисной ситуации.

Питерс подхватил:

— И если вы сейчас…

— Выслушаете наши доводы, я уверен, вы согласитесь, что мы достигли компромисса. — Кулидж откинулся в шезлонге.

— Мистер Сторроу, — сказал Кёртис, — мы давно с вами не встречались, как поживаете?

— Хорошо, Эдвин. А вы?

Кёртис сообщил губернатору:

— Последний раз мы с мистером Сторроу виделись на празднике, который устраивала леди Дьюар на Луисбург-сквер. Сказочный был вечер, не так ли, Джеймс?

Сторроу ни за что на свете не сумел бы сейчас припомнить тот сказочный вечер. А леди Дьюар уже больше десяти лет как в могиле. Что касается светской жизни, то при всей своей внешней представительности эта леди никогда не входила в элиту.

— Да, Эдвин, — отозвался он.

— Разумеется, я тогда был мэром, — добавил Кёртис, обращаясь к Питерсу.

— И отличным, комиссар. — Питерс покосился на Кулиджа, словно удивляясь, как это тот позволил ему высказаться.

Впрочем, высказался он неудачно. Темный шквал пронесся в глубине маленьких глазок Кёртиса, вбирая в себя невинный комплимент Питерса и обращая его в оскорбление. Назвав его комиссаром, нынешний мэр напомнил ему о том, кем он, Кёртис, больше не является.

«Боже милосердный, — подумал Сторроу, — этот город может сгореть дотла из-за такого вот нарциссизма и таких вот промахов».

Кёртис уставился на него:

— Вы думаете, что претензии людей справедливы, Джеймс?

Сторроу не торопясь принялся искать трубку, выгадывая время. На океанском ветерке ему потребовалось целых три спички, чтобы ее разжечь. Он положил ногу на ногу.

— Полагаю, это так, Эдвин, но давайте отдадим себе отчет: вы унаследовали проблемы от предыдущего руководства. Никто не считает вас виноватым, все уверены, что вы пытались разобраться с ними честно.

Кёртис кивнул:

— Я предлагал им повышение зарплаты. Они отвергли его.

«Потому что оно запоздало на шестнадцать лет», — мысленно добавил Сторроу.

— Я сформировал ряд комиссий для рассмотрения условий труда…

«Комиссий, набитых подхалимами», — мысленно уточнил Сторроу.

— Теперь это вопрос уважения. Уважения к службе. Уважения к государству.

— Только если вам угодно представить это таким образом, Эдвин. — Сторроу наклонился вперед. — Но ваши люди уважают вас, комиссар. И они уважают наш штат. Надеюсь, из моего доклада это станет ясно.

— Из вашего доклада, — повторил Кёртис. — А как насчет моего доклада? Когда мне можно будет изложить и свое мнение?

О господи, сущая драка из-за совочка в песочнице.

— Комиссар Кёртис, — изрек губернатор, — все мы понимаем вашу позицию: вам не следует прислушиваться к беззастенчивым требованиям сотрудников…

— Прислушиваться? — перебил Кёртис. — Ничего подобного не происходит, сэр. У меня вымогают согласие. Вымогают его силой.

— Как бы то ни было, — начал Питерс, — мы полагаем, что в данный момент предпочтительно…

— На время отринуть личные обиды, — закончил Кулидж.

— Здесь нет ничего личного. — Кёртис изобразил на лице гримасу мученика. — Вопрос принципиальный. Мы уподобляемся Сиэтлу, джентльмены. И Ливерпулю. И Петербургу. Если мы им позволим победить, это неизбежно приведет к советизации всей нашей страны. Принципы, которые отстаивали Джефферсон, Франклин и Вашингтон, окажутся…

— Эдвин, прошу вас. — Сторроу не смог сдержаться. — Я добился соглашения.

— Я бы с удовольствием послушал.

— Мэр и городской совет изыскали средства, позволяющие поднять жалованье вашим людям в соответствии с уровнем тарифов на девятнадцатый год, даже выше. Такой шаг будет лишь справедлив, Эдвин. Это не капитуляция, уверяю вас. Мы создадим фонды и улучшим условия в полицейских участках. Мы действуем в рамках весьма ограниченного бюджета, и некоторые другие городские службы получат меньшее финансирование, чем рассчитывали, но мы попытались минимизировать ущерб. Ради более важных целей.

Кёртис кивнул, губы у него побелели.

— Вы так думаете…

— Да, я так думаю, Эдвин. — Сторроу по-прежнему говорил негромко, дружелюбно.

— Эти люди вступили в общенациональный профсоюз вопреки моему прямому запрету, открыто пренебрегли нормами и правилами нашего полицейского подразделения. Войдя в состав этой организации, они тем самым нанесли оскорбление стране.

Сторроу вспомнил ту чудесную весну, когда он учился на первом курсе Гарварда и, войдя в боксерскую команду, познал воистину незамутненное насилие, о каком не смел и мечтать. Дважды в неделю, по вторникам и четвергам, он молотил что есть мочи и по нему молотили. В конце концов родители прознали и положили конец этому рукомашеству, но, бог ты мой, как ему сейчас хотелось зашнуровать перчатки и расквасить нос Кёртису.

— Для вас это главное, Эдвин? Их связь с АФТ?

— Разумеется!

— А если бы, допустим, ваши люди отказались от этого?

Кёртис прищурился:

— Они это сделали?

— Если бы они так поступили, — медленно проговорил Сторроу, — что было бы дальше?

— Я бы принял это к сведению.

— К какому такому сведению? — встрял Питерс.

Сторроу метнул в него предупреждающий взгляд, и мэр опустил голову.

— Эдвин, — произнес Старроу, — люди откажутся от членства в Американской федерации труда. Они уступят. Вопрос в том, уступите ли вы?

Океанский ветерок добрался до тента над дверным проемом, захлопал парусиновыми фестонами.