Читать книгу "Лучше подавать холодным - Джо Аберкромби"

На рассвете, возвращаясь в Каприле, она шутила с Верным и смеялась. Он смеялся тоже. Глядя на золотую пшеницу, колыхавшуюся на ветру, они говорили о том, как плодородны земли по берегам Капры.

А потом она увидела дым над городом и мгновенно поняла, что случилось.

Улицы были завалены трупами. Мужчин, женщин, детей. Стариков и младенцев. Над трупами кружили птицы и роились мухи. За их с Верным лошадьми увязалась какая-то хромая собака. Больше никого живого в городе не обнаружилось. Зияли черными дырами выбитые окна и двери. Целые улицы обратились в пепел и головешки, над которым высились покосившиеся дымоходные трубы. Многие дома еще горели.

Накануне вечером Каприле был процветающим городом. Утром являл собою ад, сделавшийся реальностью.

Бенна, судя по всему, ее не послушался. Начали дело баолийцы, и к ним охотно присоединились наемники Тысячи Мечей – пьяные, злые, опасавшиеся упустить легкую поживу. Ночная тьма и темная компания помогли обратиться в зверей даже относительно приличным людям, малая толика которых насчитывалась среди подонков, которыми командовала Монца. Цивилизованность – отнюдь не крепостная непоколебимая стена, как кажется цивилизованным людям. Развеивается с той же легкостью, что дым на ветру.

Монца соскочила с коня и вытошнила изысканный завтрак герцога Орсо на мостовую, усыпанную мусором.

– Ты не виновата, – сказал Верный, опустив тяжелую руку ей на плечо.

Монца ее стряхнула.

– Знаю. – Но взбунтовавшиеся внутренности считали иначе.

– Это Кровавые Годы, Монца. Мы такие, какие есть.

Чувствуя во рту вкус блевотины, она ворвалась в дом, который заняли они с братом. Бенна сладко спал, на кровати рядом с ним валялась трубка для хаски. Она сгребла его за грудки и принялась лупить по щекам.

– Не пускай их в город, сказала я тебе!

Подтащила к окну, заставила выглянуть на залитую кровью улицу.

– Я не знал! Я сказал Виктусу… я думал…

Он сел на пол, где стоял, и заплакал. Гнев Монцы разом растворился, осталась одна опустошенность. Ее промах… Нельзя было возлагать на него такую ответственность. И нельзя было теперь позволить ему взять вину на себя. Добрый и чувствительный, брат ее этого не перенес бы. Она ничего не могла сделать, только опуститься на колени рядом с ним, обнять его и шептать слова утешения, слушая, как жужжат мухи за окном.

– Орсо хочет устроить нам триумфальное шествие…

Вскоре после этого пошли слухи. Змея Талина отдала приказ устроить массовую резню. Натравила на город баолийцев и требовала крови еще и еще. Ее прозвали Палачом Каприле, и Монца не пыталась ничего отрицать. Люди куда охотней верят в пугающую ложь, чем в печальное стечение обстоятельств. Куда охотней верят в то, что мир полон зла, нежели в то, что он полон невезения, эгоизма и глупости. Кроме того, слухи служили делу. Ее теперь боялись еще больше, а страх полезен.

В Осприи ее осудили. В Виссерине сожгли ее изображение. В Аффойе и Никанте предложили целое состояние тому, кто сможет ее убить. На берегах Лазурного моря слали на ее голову проклятия. Но в Этризани праздновали. В Талине ее славили и осыпали цветочными лепестками. В Сезале воздвигли памятник в ее честь, помпезный и покрытый позолотой, которая вскоре облупилась. Они с Бенной, совершенно на себя не похожие, восседали на огромных скакунах, без страха глядя вперед, в прекрасное будущее.

Герой или злодей, воин или убийца, победитель или преступник – разница между ними лишь в том, какой берег реки ты называешь домом.

Возвращение

Монца чувствовала себя ужасно.

Ноги гудели, задницу, сбитую седлом, саднило, плечи одеревенели, и в тщетной попытке их расслабить она то и дело вертела головой, как спятившая сова. Но стоило одному из многочисленных источников страдания притихнуть, как оживал, затыкая прореху, другой. От издевательски торчавшего мизинца до самого локтя словно протянулась веревка, отзывавшаяся болью на каждое движение руки. Слепило глаза безжалостное солнце, вынуждая щуриться, отчего ломило голову там, где череп скрепляли монетки. Пот, щекоча, катился из-под волос на шею, скапливался в рубце, оставленном удавкой Гоббы, вызывая нестерпимый зуд. И вся она была мокрая с головы до ног, варясь в своих доспехах, как требуха в котле.

Рогонт вырядил ее под чье-то совершенно дурацкое представление о богине войны, в нелепейшее сочетание сверкающей стали и вышитых шелков, которое предоставляло удобств не больше, чем железная клетка, и защиты не больше, чем ночная рубашка. Хотя мерки снимал оружейник самого Рогонта, кираса оказалась предназначенной для куда большей груди, чем у нее.

Такой, по мнению герцога проволочек, Монцу хотели видеть люди.

И собралось их с этой целью премного.

Узкие улицы Талина были переполнены. Желающие увидеть ее хоть мельком высовывались из всех окон, толпились на крышах, заполонили площади. Преисполненные надежд, они размахивали флагами и забрасывали ее цветами. Ревели, выли, визжали, хлопали, свистели, гикали, словно соревнуясь, кто первым добьется того, что голова у нее лопнет от шума. На каждом углу поджидали музыканты, заводя военные марши, как только она подъезжала. И не успевало затихнуть за спиной уханье одного оркестрика, как навстречу уже неслось бряцанье другого, сливаясь в единый бессмысленный, фальшивый, патриотический грохот.

Все это чертовски походило на триумфальное шествие после ее победы при Душистых Соснах. Только вот сама она стала старше и желала чествований еще меньше. Брат ее гнил в земле, вместо того чтобы купаться в лучах славы, и следом ехал бывший враг Рогонт, а не бывший друг Орсо. К этому, возможно, приводят в конечном счете все повороты истории. Лучшее, на что стоит рассчитывать, – это смена одного хитрого и жестокого ублюдка на другого.

Процессия миновала мост Слез, Денежный мост и мост Чаек, украшенный резными изображениями этих морских птиц, недобро таращившихся на проезжавших над медленными бурыми водами Этриса людей. На каждой улице на Монцу обрушивалась новая волна аплодисментов. Новая волна тошноты. Сердце у нее отчаянно колотилось, поскольку каждое мгновение она ждала смерти. Мечи и стрелы казались куда более вероятными, чем цветы и добрые слова, и куда более заслуженными – от агентов Орсо, от его друзей из Союза, от сотен других людей, питающих к ней личную неприязнь. Да, черт побери, находись Монца сама среди толпы и проезжай мимо какая-то женщина, разодетая подобным образом, она прикончила бы ее только за это… Но Рогонт, видимо, распространял слухи умело. Жители Талина любили ее. Или свое представление о ней. Казалось, во всяком случае, что любили.

Они скандировали ее имя и имя ее брата, перечисляли ее победы. При Афьери. Каприле. Масселии. Душистых Соснах. На Высоком Берегу. Бродах Сульвы. Монца гадала, понимают ли они, чем восхищаются?.. Мертвецы, оставшиеся после нее во всех этих местах. Голова Кантейна, гниющая на воротах Борлетты. Ее нож в глазу Хермона. Гобба, разрубленный на куски, растащенный крысами по сточным канавам. Мофис и его клерки с отравленными гроссбухами, с ядом на пальцах и языках. Арио и его собутыльники, безжалостно убиенные у Кардотти. Ганмарк и его перебитые гвардейцы. Верный, висящий на мельничном колесе. Голова Фоскара, разбитая о пыльный каменный пол. Горы трупов. Кого-то из погибших ей было жаль, кого-то – нисколько. Но приветствовать содеянное ею радостными криками?.. Она окинула взглядом ликующие лица в окнах, поморщилась. Возможно, в том и заключается разница между нею и этими людьми.