Читать книгу "Великий перелом - Гарри Тертлдав"

Пару раз над судном пролетали реактивные самолеты ящеров, так высоко, что их следы в воздухе было легче рассмотреть, чем сами машины. У «Гаральда Хардрада» имелись зенитки на носу и корме. Как и все на борту, Бэгнолл знал, что против самолетов ящеров они бесполезны. Ящеры, однако, не снижались для осмотра или атаки. Перемирие, формальное или неформальное, действовало.

Бэгнолл несколько раз замечал на западе облачные горы, принимая их за берега Англии: он смотрел глазами сухопутного человека, еще и наполовину ослепленными надеждой. Но вскоре облака рассеивались и разрушали иллюзию. И наконец он заметил нечто неподвижное и нерассеивающееся.

— Да, это английский берег, — подтвердил матрос.

— Он прекрасен, — сказал Бэгнолл.

Эстонский берег показался ему прекрасным, когда он уплывал прочь. Этот же казался прекрасным, потому что он приближался. На самом деле оба ландшафта были очень похожи: низкая, плоская земля, медленно поднимающаяся из мрачного моря.

Затем вдали, у самого океана, он разглядел башни Дуврского замка. От этого близость к дому стала невыразимо реальной. Он повернулся к Эмбри и Джоунзу, стоявшим рядом.

— Интересно, Дафна и Сильвия все еще работают в «Белой лошади»?

— Можно только надеяться, — сказал Кен Эмбри.

— Аминь, — эхом отозвался Джоунз. — Было бы неплохо встретить женщину, которая не смотрит на тебя так, словно собирается пристрелить, а будет просто спать с тобой. — Его вздох был полон тоски. — Помнится, здесь попадались подобные женщины, но это было так давно, что я начинаю забывать.

Подошел буксир — помочь «Гаральду Хардраду» пришвартоваться к пирсу, переполненному людьми. Как только швартовы на носу и корме привязали судно к пирсу, как только были уложены сходни, на борт ринулась орда одетых в твид англичан с безошибочно определяемой внешностью ученых. Они вцеплялись в каждого немца, задавая единственный вопрос то по-английски, то по-немецки:

— Где она?

— Где что? — спросил одного из них Бэгнолл.

Услышав несомненно английский выговор, тот ответил без малейшего колебания:

— Как что, вода, конечно же!

Бэгнолл почесал в затылке.

* * *

Повар вылил черпак супа в миску Давида Нуссбойма. Он зачерпнул суп с самого дна большого чугунного котла — много капустных листьев и кусков рыбы. Пайка хлеба, которую он вручил Нуссбойму, была полновесной, может, даже и потяжелее. Это был тот же черный хлеб, грубый и жесткий, но теплый, недавно из печи и с приятным запахом. Чай был приготовлен из местных кореньев, листьев и ягод, но в стакан повар добавил достаточно сахара, чтобы получилось почти вкусно.

И тесниться во время еды ему больше не приходилось. Клерки, переводчики и прочие служащие питались раньше основной массы зэков. Нуссбойм с отвращением вспомнил толкучку, в которой он должен был локтями защищать отвоеванное пространство; несколько раз его сталкивали со скамьи на пол.

Он сосредоточился на еде. С каждым глотком супа в него втекало благополучие. Он был почти сыт. Он отпил чая, наслаждаясь каждой частицей растворенного сахара, текущей по языку. Когда живот полон, жизнь выглядит неплохо — некоторое время.

— Ну, Давид Аронович, как вам нравится разговаривать с ящерами? — спросил Моисей Апфельбаум, главный клерк полковника Скрябина. Он обратился к Нуссбойму на идиш, но тем не менее назвал его по имени-отчеству, что везде в СССР было проявлением показной вежливости, хотя в гулаге, где отчество отбрасывалось даже на русском, казалось абсурдным.

Тем не менее Нуссбойм ответил в его стиле:

— По сравнению со свободой, Моисей Соломонович, это не так много. По сравнению с рубкой леса…

Он не стал продолжать. Ему не надо было продолжать.

Апфельбаум кивнул. Это был сухощавый человек средних лет, с глазами, казавшимися огромными за стеклами очков в стальной оправе.

— О свободе вам нет нужды беспокоиться, тем более здесь. В гулаге есть вещи и похуже, чем рубка леса, поверьте мне. Неудачники роют канал. Можно быть неудачником, но можно быть умнее. Хорошо быть умным, не так ли?

— Пожалуй, да, — ответил Нуссбойм.

Клерки, повара и доверенные зэки, которые обеспечивали функционирование гулага — потому что вся система рухнула бы за несколько дней, если не часов, если бы НКВД само делало всю работу, — представляли во многом лучшую компанию, чем зэки из прежней рабочей бригады. Пусть даже многие из них были убежденными коммунистами («большими роялистами, чем сам король», — вспомнилось ему), такими же приверженцами принципов Маркса-Энгельса-Ленина, как и те, кто сослал их сюда, но они были по большей части образованными людьми. С ними Давиду было куда проще, чем с обычными преступниками, составлявшими большинство в бригадах.

Теперь у него была легкая работа. За нее он получал больше еды. Он мог бы считать себя — нет, не счастливым: надо быть сумасшедшим, чтобы быть в гулаге счастливым, — но он был довольным, насколько это возможно. Он всегда верил в сотрудничество с власть имущими, кто бы это ни был — польское правительство, нацисты, ящеры, а теперь и НКВД.

Но когда зэки, с которыми он прежде работал, шаркая ногами, шли в лес в начале тяжкого рабочего дня, они бросали на него такие взгляды, что кровь стыла в жилах. Со времен учебы в хедере ему на память приходили слова «мене, мене, текел упарсин». Он чувствовал вину за то, что ему легче, чем его бывшим товарищам, хотя разумом понимал, что, работая переводчиком у ящеров, он приносит гораздо больше пользы, чем срубая очередную сосну или березу.

— Вы не коммунист, — сказал Апфельбаум, изучая его своими увеличенными глазами. Нуссбойм согласился. — Тем не менее вы остаетесь идеалистом.

— Может, и так, — сказал Нуссбойм.

Ему хотелось добавить: «Вам-то какое дело?» Но он промолчал — он не такой дурак, чтобы оскорблять человека, имеющего легкий и доверительный доступ к коменданту лагеря.

Мозоли на его руках уже начали размягчаться, но он знал, как легко в его руках могут снова оказаться топорище и ручки пилы.

— Это необязательно идет вам на пользу, — сказал Апфельбаум.

Нуссбойм пожал плечами.

— Если бы все шло мне на пользу, разве я был бы здесь?

Апфельбаум сделал паузу, чтобы отпить своего эрзац-чая, затем улыбнулся. Его улыбка была настолько очаровывающей, что в душе у Нуссбойма зашевелилось подозрение.

— И снова хочу напомнить вам, что есть вещи гораздо хуже, чем то, что вы имеете сейчас. От вас даже не требовали доносить на товарищей из вашей старой бригады, не так ли?

— Нет, слава богу, — сказал Нуссбойм и поспешно добавил: — И я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из них сказал что-то, о чем стоило бы донести.

После этого он полностью сосредоточился на миске с супом. К его облегчению, Апфельбаум больше не давил на него.