Читать книгу "Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин"

Всю дорогу до дома она кипела, длинно объяснялась с воображаемым Дим Санычем, срамила его и тут же принималась горько рыдать сама, получив неопровержимые доказательства того, что сама себе, дура, чуши напридумывала. К подъезду подошла, уже спустив почти весь пар, – и уперлась в непристойно пьяненького, жалкого и приставучего Артура.

Это Таню добило.

До вечера она вышагивала по квартире, то рыдая, то рыча и из последних сил выбирая небьющиеся вещи, чтобы зашвырнуть их как следует, и пытаясь понять, действительно ли она выглядит такой жилеткой-давалкой, в которую хорошо поплакаться, защупывая на ходу, а то и завалить, изливаясь слезами и чем там у них еще принято. И если действительно выглядит, то с чего вдруг влипла в этот завидный образ именно сегодня. А если не выглядит, то с чего вдруг именно сегодня одновременно рехнулись два человека, которых Таня добровольно согласилась бы обнять, если никто не видит. Обнять, прильнуть и дышать ими. Только им-то совсем другого хотелось. А на такие хотелки отвечать нельзя – Таня знала это твердо. Не потому, что девичья честь и пионерско-комсомольская гордость, а потому, что противно. Ну и поучительных примеров насмотрелась и наслушалась, спасибо, – слишком много их вокруг было, ржущих крашеных сверстниц, бойкотов давалкам и недавалкам, историй про исключение из школы за беременность, абортов и озлобленных соплюшек с младенцами. И слишком мало было обратных примеров.

Артур ей казался как раз обратным. Значит, только казался.

К вечеру злоба прошла, оставив печаль и воспоминания о том, с какой гордостью Артур выковыривал бутылку из кармана, какими несчастными, точно у щенка, стали его глаза и как покорно и скорбно он ковылял прочь. Несчастный и пьяный. Пьяный подросток. Которого по дороге и напинать могут, и в милицию забрать, и машиной сбить.

Таня бросилась звонить – потихонечку, потому что родители уже пришли и сидели сычами по разным углам, мамка с вязанием у телевизора, папка с блеснами – у кухонного радиоприемника. Раза три набирала, до половины одиннадцатого, потом мамка услышала, сообщила, что дочь с ума сошла, раз названивает людям в столь поздний час, и загнала спать.

Таня ревела полночи, потом вдруг поняла, что на самом деле Артур, в отличие от Дим Саныча, может, и не имел в виду ничего такого – просто напился, развеселился и решил ее тоже развеселить, а она сочинила разное из-за собственной испорченности да выгнала парня на мороз, в опасность, а сама лежит теперь довольная такая. И если с ним что случилось, то лишь она виновата.

Таня села на кровати и чуть не завыла в голос, едва успев заткнуть рот кулаком. И ревела еще полночи, заснув лишь под утро.

Проснулась вся в свете и холоде – из окон так и дуло, хоть папка запихал в щели моток поролоновых лент, потом полкило ваты, а под Новый год еще накидал между рамами остальные полкило, украсив звездочками из фольги. Родители уже разбежались куда-то, хотя воскресенье ведь, – впрочем, у них теперь воскресенья только такими и выходили. Таня, ежась, вскочила и, минуя туалет, сразу пробежала к телефону. Ладно ума хватило обойтись без приветствий и тем более накопленных за ночь выкриков: трубку взял не Артур, а, видимо, отец. Он поаллокал, сказал: «Вас не слышно, перезвоните» – и дал отбой. Голос был похожим на Артуров, хмурым, но вроде спокойным. Значит, с Артуром все в порядке, решила Таня и успокоилась – почти на сутки. Читала, дремала у телика – сказывался зверский недосып, – помогла мамке почистить минтая и запечь его под маринадом, потрепалась с Наташкой и Элькой – в основном чтобы удостовериться, что они вчера ничего не заметили. Они и не заметили – только Элька начала, как всегда: «А че ты меня не дождалась», – но Таня давно научилась перебрасывать ее на другую тему. Тем было полно, Эльку аж разрывало. Постановку «До третьих петухов» запретило управление культуры, та грудастая тетка с высокой прической, что молча сидела в заднем ряду на последнем прогоне. Так что зря Таня мучилась подозрениями в адрес Зинаиды Ефимовны и каялась перед всеми, что полезла в школе отрывочек ставить, – ни при чем это оказалось. «Зодчих» из ДК выпер директор, который давно цапался с Дим Санычем, а теперь вот нашел повод. Дим Саныч сказал Рамилю, что «Ника» давно зовет их к себе на правах детской студии, и теперь об этом придется подумать, хотя очень не хочется – все знали, что «Зодчие» возникли после того, как ключевой актер «Ники» поцапался с режиссером и ушел заведующим концертно-постановочной частью в только что открывшийся ДК КамАЗа.

Ну, пусть думает, подумала Таня с облегчением. И Артур пусть думает. А когда приползут с извинениями и объяснениями, Танька подумает, принимать ли их.

Фантазии по этому поводу наполнили Таню благодушием, которым она согревалась до вечера. Мамка даже спросила, чего это дочь светится, а потом и сама заулыбалась и даже к папке с таким лицом поплыла, так что он с минуту разглядывал ее, ожидая подвоха, и все-таки сам неловко усмехнулся и быстро спрятал глаза.

Таня уснула, как в обморок канула, сразу и наглухо, а утром проснулась с твердым, четким и прозрачным, как кристалл из учебника физики, пониманием, что виновата перед Артуром и что Артур ее не простит и мириться не будет.

Таня села, подумала, с трудом ворочая заспанные мозги вокруг неудобного кристалла, равнодушно решила: «Ну и ладно» – и легла. Поворочалась, встала, заправила постель, начала одеваться и села на стул, бессмысленно глядя в окно, за которым была равнодушная белизна, но хотя бы не дуло и комочки ваты между рамами не шевелились.

Терять Артура не хотелось.

Конечно, потерять можно только что имеешь, а Таня не сказать чтобы имела Артура. Поганое слово все-таки, а может, лишь недавно поганым стало, как и куча других слов, выражений и стихов, которые всю жизнь были невинными, а потом вдруг повернулись неприятно окрашенной стороной. Таня с детского сада гордилась тем, что ее именем сам Пушкин Александр Сергеевич украсил здоровенную красивую поэму, но в последнюю пару лет молила всех богов, чтобы «Онегин» не всплывал в разговорах, особенно с участием пацанов – те немедленно принимались ухмыляться, подмигивать друг другу или просто декламировать дурь про то, как рано Татьяна встала, чего почесала и чем занималась дальше. И ржать в полной уверенности, что именно это исполнение будет для Тани с собеседниками первым, приятным и бодрящим.

Артур не декламировал и не ухмылялся. И Таня его не имела, ни в каком смысле, – да и не рассчитывала особо. Он просто был рядом. А теперь перестал быть рядом. И если это навсегда – как жить-то?

«Зодчих» больше нет, а даже если и будут, к Дим Санычу она все-таки, наверное, не вернется – не хватало напрягаться и вздрагивать в неприятном ожидании. И что у Тани остается? Сосредоточенный папка и замотанная мамка в бесконечной сваре, школа, подруги, которые Таню, случись что, забудут на третий день. Всё. И это всё – на два с половиной года, если, конечно, Таню после восьмого не выпихнут в ПТУ. Не должны, в принципе, у нее всего две тройки, по химии и физике, и те, может, исправятся, а добровольно она в ПТУ не пойдет – видали мы девчонок тамошних и пацанов видали.

Значит, два с половиной года с этим вот всем.