Читать книгу "Черепаший вальс - Катрин Панколь"

Дождь все шел и шел. Они смотрели из кровати на косые струи дождя за окном. Дю Геклен вздыхал, переворачивался и вновь засыпал.

Они решили не спешить в Париж.

— Хочешь, поедем проселочными дорогами? — спросил Филипп.

— Да.

— И затеряемся среди проселочных дорог?

— Да. Так мы можем подольше быть вместе.

— Но, Жози, мы теперь все время будем вместе!

— Я так счастлива! Я бы хотела поймать чайку, нашептать ей на ухо мой секрет и отправить в небо!

Дождь так хлестал, что они заблудились. Жозефина так и сяк вертела дорожную карту, Филипп смеялся и говорил, что штурман из нее никудышный.

— Но ничего же не видно! Придется вернуться на шоссе. Что уж тут поделаешь.

Они нашли дорогу Д-313, поехали к ней через маленькие деревушки, которые едва различали сквозь деловитое мелькание дворников, и прибыли в местечко, которое называлось «Ле Флок-Пиньель». Филипп присвистнул.

— Скажи на милость! Важная шишка, оказывается. Даже деревня носит его имя!

Они ехали очень медленно. Через стекло Жозефина заметила старый дом с облупившимися стенами. На фронтоне виднелись зеленые полустертые буквы: «Новая типография».

— Филипп! Останови!

Он припарковался. Жозефина вышла из машины и подошла к дому. Она заметила внутри свет и знаком подозвала Филиппа.

— Как там его звали? — пробормотала она, пытаясь вспомнить рассказ Лефлок-Пиньеля.

— О ком ты?

— О печатнике, приемном отце Лефлок-Пиньеля… На кончике языка вертится…

Его звали Графен. Бенуа Графен. Это был уже совсем старый человек, убеленный сединами. Он открыл им, удивляясь нежданным гостям. Впустил их в большую комнату, заполненную машинами, книгами, горшками с клеем, типографскими клише.

— Извините за беспорядок, — сказал старик. — У меня больше нет сил прибираться…

Жозефина представилась, и едва она произнесла имя Лефлок-Пиньеля, глаза старика просияли.

— Том… маленький Том.

— Вы хотите сказать, Эрве?

— Я звал его Томом. Ну знаете, Том из сказки про Мальчика-с-пальчик.

— Значит, правда все, что он мне рассказывал, что вы его приютили, воспитали…

— Приютил — да. Но не воспитал. Не успел из-за этой…

Он пошел за кофейником, который стоял на старом кухонном шкафчике, и предложил им кофе. Шел сгорбившись, едва волоча ноги. В старой шерстяной жилетке, потертых вельветовых брюках, тапочках. К кофе у него нашлась коробка печенья. Он пил кофе, размачивая в нем печенюшки, и когда тесто впитывало всю жидкость в чашке, добавлял из кофейника еще.

Он действовал машинально, глаза его были пусты. Он словно не замечал гостей.

— Вы уж меня извините, — пробормотал он, — я не привык разговаривать. Раньше в деревне было полно народу, было какое-то движение, соседи, теперь почти все уехали…

— Да, я знаю, — тихо ответила Жозефина. — Он рассказывал мне про главную улицу, про торговцев, про работу с вами…

— Он еще помнит? — сказал он взволнованно. — Он не забыл? Столько времени прошло…

— Он обо всем помнит. Он вспоминает вас, он вас любил, вы же знаете…

Она схватила изуродованную руку Бенуа Графена и сжала ее, ласково улыбаясь.

Он достал из кармана платок и вытер глаза. Попытался сложить его, но руки не слушались, дрожали.

— Когда я его узнал, он был вот такой…

Он протянул руку и показал, какого роста был малыш.

— Давно это было? — спросила Жозефина.

Он бессильно всплеснул руками.

— Том, маленький Том… Утром я даже предположить не мог, что сегодня со мной кто-то будет говорить о нем.

— Он всегда говорит о вас. Он стал очень важным человеком, красивым, известным.

— Ух ты! Да я и не сомневался. Он уже тогда был очень умным. Мне его Бог послал, малыша Тома.

— Он постучал в вашу дверь? — улыбнувшись, спросила Жозефина.

— Нет, все было не так! Я сидел, работал….

Он показал покрытые пылью машины за спиной.

— Они тогда не простаивали, стучали, как звери… Но все равно я услышал жуткий визг тормозов. Я поднял голову, подошел к окну и увидел, как рука женщины выкидывает из машины ребенка! Так бросают собачку, от которой хотят избавиться! Ребенок сидел на дороге. С черепашкой в руках. Ему было три-четыре года, я так и не узнал, сколько точно.

— Он тоже не помнит…

— Я впустил его в дом. Он не плакал. Он прижимал к себе черепашку. Я подумал, что они вернутся за ним. Он был такой славный. Послушный, тихий, испуганный. Кстати, вначале он вообще не разговаривал. Поэтому я и назвал его Томом. Он знал только, как зовут его черепаху — Софи. Это было больше сорока лет назад. Совсем другое время! Я предупредил жандармов, они разрешили мне оставить мальчика у себя.

Печенье размокло, сломалось. Он встал, чтобы взять ложку. Упал на стул и попытался выловить кусочек из чашки.

— Он никогда не говорил ни про папу, ни про маму. Вообще не хотел говорить. Однажды он сказал: можно, я останусь с тобой… Я растрогался. У меня не было детей. Вот мы и стали жить втроем: он, я и черепаха. Он обожал это животное. И странное дело, она привязалась к нему. Когда он звал ее, она прибегала. Я не знал, что у черепахи могут быть чувства. Она тянула к нему свою головку, он брал ее на руки и пускал ползать. Она спала в его комнате. В ногах кровати стоял ящик — ее домик. Я привязался к малышу и к черепахе. Он следовал за мной по пятам. Шагу без меня не мог ступить. Когда я работал, он смотрел на меня, когда я был в саду, он ходил за мной. Устроил его в деревенскую школу, я был знаком с училкой, она не стала раздувать из этого историю. Время от времени приходили жандармы попить кофе. Говорили, что надо все-таки заявить о нем, что, может быть, его ищут родители. Я ничего не отвечал, я слушал, я думал, может, и правда родители за ним вернутся… Невелик труд вернуться и спросить. Вам так не кажется?

Жозефина и Филипп хором ответили: «Да, конечно». Они не могли отвести глаз от старика, от его затуманенных глаз, от скрюченных пальцев, макавших печенье в кофе. Горе, искреннее горе туманило его взгляд.

— Однажды приехала та женщина. Из органов опеки. Ее звали Эвелина Ламарш. Сухая, властная, грубая. Для нее это была всего лишь рабочая встреча, она так у себя в блокноте и пометила: «РВ Ле Флок-Пиньель». И решила, что он поедет с ней. Вот так. Не спрашивая ничего ни у него, ни у меня! Когда я начал возражать, она только сказала, что таков закон. И когда надо было назвать его, она объявила, что его имя — Эрве Лефлок-Пиньель и что она отправит его к приемным родителям. Я стал спорить, я сказал, что я и есть его приемные родители, она сказала, что нужно было записываться в очередь, что полно людей, которым нужен ребенок, а я никогда никуда не записывался. Черт возьми! Я и не ждал, что у меня появится ребенок!