Читать книгу "Исповедь моего сердца - Джойс Кэрол Оутс"

Потому что только братья по крови становятся братьями по духу.

И если эту истину впитать в плоть, себя уже не разубедишь.

В любом случае, думает Элайша, нет смысла продолжать ненавидеть Миллисент.

«Ведь и она подпала под его чары; она так же больна, как и он сам, Элайша, только с позиции своей расы. А там, где не может быть любви, не может быть и ненависти. И это конец, — вслух произносит он громко, уверенно, бесстрастно, — этого больше не существует».

VIII

Одна из наиболее живучих легенд о принце Элиху, которая после его смерти год от года будет приукрашиваться, связана с покушением на его жизнь со стороны видных белых граждан осенью 1928 года.

Согласно этой легенде, принцу подсыпали яд; но благодаря сверхъестественным способностям он сумел нейтрализовать зелье и вернуться в Гарлем — в своем великолепном «роллс-ройсе», с верным шофером-гаитянцем за рулем и в сопровождении могучих охранников в форме.

(Для протокола: ничего подобного на Манхэттене не происходило. Единственная попытка лишить его жизни с помощью яда была предпринята в Либерии в мае 1926 года, вскоре после того, как он с ужасом и гневом обнаружил, что правящий класс Либерии, потомки освобожденных американских рабов, поработил своих же собственных соплеменников.)

В действительности же 5 октября 1928 года в роскошной, обшитой панелями из вишневого дерева библиотеке настоятеля собора Святого Иакова епископа Рудвика на Парк-авеню случилось с принцем Элиху нечто загадочное, и тайна эта, к радости негра-революционера, так и не раскрылась. Ибо хоть и гордился он своим природным умением сохранять железное самообладание в присутствии врагов, хоть и полагал себя с внутренней гордостью воплощением великой, даже божественной силы, в самый разгар тайной встречи кое с кем из видных белых (в частности, с Пирпонтом Морганом, Джоном Д. Рокфеллером-старшим, Чарлзом И. Митчеллом из «Нэшнл ситибэнк» и, разумеется, самим епископом Рудвиком) принц Элиху вдруг почувствовал такой приступ животной ярости, что в течение нескольких минут не мог продолжать выступление; его охватило такое нестерпимое желание выхватить стилет из ножен на бедре и, пока ему не успели помешать, убить хоть одного из врагов, что он едва позволял себе дышать.

«Какие они мерзкие, — думал он, обводя собравшихся расширившимися глазами, — да, да, мерзкие!»

Ему показалось, что белые люди, не исключая даже хозяина, почтенного епископа Рудвика (выказывавшего такое сочувствие нуждам американских негров), — физические уроды; особенно их глаза — маленькие, жесткие, блестящие, глаза скорее рептилий, нежели людей; и разве не исходит от них, от каждого по-своему, какой-то гнусный запах то ли лежалой бумаги, то ли пыли? Стоило Элиху подольше задержать взгляд, например, на старике Рокфеллере, как он чувствовал, что внутри, где-то в кишках, разрастается ярость, требующая немедленного выхода; тогда он поспешно переводил взгляд на менее отталкивающего Митчелла, но и тот через несколько мгновений начинал казаться отвратительным: морщины вокруг рта, образовавшиеся в результате многолетней привычки деланно улыбаться, настолько глубокие, подумал тогда Элиху, что там вполне могут поселиться какие-нибудь крохотные паразиты и начать откладывать свои почти невидимые белые яички…

Элиху, или Элайша, сам организовал ту историческую встречу, сам заранее продумал в деталях порядок действий, и собственная реакция его напугала. Ибо разве не он, еще во времена далекой молодости, когда властвовал над ним Дьявол-Отец, умело подчинял своей воле мужчин и женщин, которых втайне презирал… людей, которых воспринимал всего лишь как объект Игры?

Ты что, все еще сомневаешься? Ведь ты уже проиграл Игру.

(«Ни в чем я не сомневаюсь! — подумал Элайша. — Потому что я — не я, а носитель священной миссии».)

Предметом встречи принца Элиху с группой богатых и влиятельных джентльменов было ни больше, ни меньше как частичное финансирование разработанного Всемирным союзом борьбы за освобождение и улучшение жизни негров проекта основания американской, а затем и африканской колонии, куда надлежало переселиться в ближайшее десятилетие всем североамериканским неграм. Ибо в последнее время возникли некоторые трудности финансового характера, связанные, в частности, с продажей акций морской линии «Черный Юпитер» и даже с платежами по кредитам, взятым на покупку первого судна; к своему изумлению и огорчению, Элиху обнаружил, что большие суммы денег (членские взносы, пожертвования, доходы от рекламы на страницах «Нигро юнион таймс») бесследно исчезли… вместе с двумя или тремя из числа его наиболее доверенных сотрудников; из окружной прокуратуры поступила очередная повестка, восьмая за тот год; а печальнее всего было, что конгрессмен от Гарлема, с которым он тесно сотрудничал на ниве продвижения исторического законопроекта о земле и возмещении, буквально на днях известил его, будто дело это скорее всего безнадежное… ибо, если белые американцы проголосуют за возвращение пятимиллиардного долга черным американцам, это будет означать признание перед всем миром, что долг таки существует, на что они, разумеется, никогда не пойдут!

Тогда хитроумному принцу пришло в голову, что, коль скоро все белые, в том числе имеющие репутацию либералов, добрых христиан и гуманистов, в душе презирают негров («подобно тому, как всякий нормальный негр презирает их»), богачи, если только не трубить о сделке на весь свет, пусть и без особого восторга, но согласятся поспособствовать массовой реэмиграции негров в Африку.

— Господа, между нами должно быть полное взаимопонимание, поскольку мы являемся зеркальным отражением друг друга, расовая ненависть — наше общее бремя. А посему позвольте мне говорить прямо.

Некоторые якобы удивленно переглянулись, но остальные, к облегчению Элиху, отбросили привычную маску лицемерия и снисходительности и приветствовали его откровенность.

И в течение всего первого часа встречи он действительно говорил откровенно, с присущей ему определенностью, но вопреки обыкновению не особенно подыскивая слова. Видно было, что на белых собеседников принца произвели сильное впечатление его познания в области как белой, так и черной (то есть рабовладельческой) истории Северной Америки. Четко, без малейшего намека на эмоции, он обрисовал, словно это было для них новостью, убийственное положение африканцев, которых в кандалах привезли в Америку, когда Нью-Йорк занимал всего лишь полоску земли, заселенную голландцами; он говорил о ранних, наивных надеждах на «африканское возрождение», которые питали освобожденные рабы с Род-Айленда и из Филадельфии в XVIII веке; о поддержке, оказанной филантропическим Обществом американской колонизации, финансировавшим либерийский эксперимент 1847 года. («А каково ваше мнение о Либерии, мистер Элиху?» — живо поинтересовался епископ Рудвик. Не давая себя отвлечь, Элиху спокойно ответил: «Я не из тех, кто бездумно высказывает „мнения“».) Если нужна статистика, принц Элиху готов ее предоставить; если нужны факты, свидетельствующие о том, что белые постоянно нарушали обещания, данные черным (последний случай — посулы Вудро Вильсона черным ветеранам Большой войны), то он располагает и ими. Наконец, если белым господам, являющимся хорошими бизнесменами, нужен прецедент вмешательства в то, что может быть сочтено внутренним делом негров, он может сослаться на деятельность Института Таскиги, которому Эндрю Карнеги пожертвовал малую толику (то есть миллионы долларов) своего состояния: положим, организация эта проводит откровенную политику расистского патернализма, однако же в любом случае речь идет о благотворительности.