Читать книгу "Темная любовь - Нэнси Коллинз"

ТЕЛО НЕ ЛЖЕТ.

И ей десять, и едет в балетную школу, мать силком ееволочет, говорит научишься двигаться, солнышко, а сама-то — маленькая,толстенькая, глаза тревожные, дочку по щечке гладит, круглая щечка, аподбородок — маленький, костистый, словно кулачок не на том месте. "Тебебудет удобнее с собственным телом".

"Но мне и так удобно", — неловкая детская ложь,отвернутое лицо, лоб, прижатый к нагретому солнцем стеклу. — "И вообще, ялучше в футбол буду играть, ну, мам, ну, почему мне нельзя пойти нафутбол?"

"Танцевать — гораздо лучше", — и старенькая машинанеуверенно разворачивается, ищет место на стоянке, и вот оно — "БАЛЕТНАЯАКАДЕМИЯ", стильная надпись, буквы округлые, голубые, а шторы на окнах —дешевенькие, бумажные, а рядом, с одной стороны, "МИНДИ — ТРЕНИРОВКАСОБАК", а с другой — отверстие банкомата. Внутри — теснее, чем снаружиказалось, холод от кондиционера — сухой, горло от него першит, у станка — тридевчонки, вялые, рыбы дохлые, две постарше ее, а одна совсем маленькая, трикона них по цвету — как конфеты карамельные, а из-за стены все время — лай игрызня собачья. Женщина у стола спрашивает — записываем на полный семестр? Амать — да мы, собственно, пока только на вводный курс, посмотрим, чтополучится, как у нее…

"Не хочу я танцевать", — ты слышишь свойсобственный голос? Негромко, но девчонки вскинули головы, как скворчата наветке, как узники в клетке. — "Не хочу. Я в футбол хочу играть".

Взгляд женщины — даже улыбнуться не сподобилась. "О,нет, — говорит она. — Спорт — это не для тебя, у тебя — тело танцовщицы".

"Ты что — танцовщица?" — Голос юный, оретэнергично, в самое ухо. "Нет, ну, в смысле — профессиональная?"

"Да, — говорит она. — Нет", — говорит она.

"Давай я закажу тебе выпить? Ты что пьешь?" —пиво, и еще пиво, и уже шестое, и они, по пути домой, останавливаются, и онплатит за бутылку виски, царственный жест, жест принца? — и теперь — тьма, вкоторой он ее раздевает, пока она прихлебывает из стакана, снимает с нееодежду, как кожу, футболку мокрую, липнущую, и юбку черную (чистый коттон), иубогие белые трусики, и вот она — обнаженная, дрожит, соски твердеют от холода,а света в комнате нет, и — "Как же ты здорово двигаешься", — он всеговорит это, говорит одно и то же, шепотом, сдавленным шепотом изумления. — "Уау,как же ты двигаешься! Я как увидел — ну, сразу усек, что ты какая-нибудьтанцовщица. Ну, в смысле, работаешь там. В балете, да? А может?.."

"Идем, — говорит она, — идем, я тебе покажу", — ивниз по лестнице, держатся за руки, голые, темно, эрекции у него уже нет, ноэто ничего, он юный, это просто, одно касание, два, может, шесть, и все, и унего снова как дерево, как станок, такая твердость, такая готовность, и онабудет танцевать для него, вокруг него танцевать.

Саломея без семи покрывал, груди трутся о его спину, бедрапереплетаются, а он пьяный, это будет подольше, но не так уж и долго, не такмного времени пройдет… и вот они уже просто лежат в обманчивом тепле, дыханиесливается, и она говорит о том, что есть же разница между голодом и любовью,меж тем, что нужно, и тем, без чего не прожить, и "Какая тыкрасивая", — шепота почти не разберешь, а улыбка у него потрясающая,простая, медленная, нежная, — да только, похоже, он и не слышал, что она тамговорила. Прикосновение его члена — доверчивое, как касание пальца. "Такможно, можно мне тебе позвонить?"

Пыль, грязь. Зернами липнет к коже, к щеке, прижатой к полу.Нет, не принц, может, и принц, да не для нее, — так сказало ей тело. И онасказала тоже. "Ну да, конечно. Конечно, можно".

И когда он наконец уберется, она поднимется наверх, сноваподберет с пола книжку Адели и опять станет ее читать — страницу за страницей.

Больше нет уроков балета, тело танцовщицы, нет ли, все равноне подошла, а для степа уже поздно, и для современного танца, и для футбола,кстати, тоже, и она проторчит лето с отцом, станет глядеть, как тащится онвверх-вниз по четырем лестничным пролетам, как сидит, тупо уставившись втелевизор. "Почему ты никуда не выходишь?" Он закуривает сигарету,ментоловую, очередную, смолит по три с половиной пачки в день, помрет раньше,чем ей исполнится восемнадцать. "Выйди, с ребятами познакомишься, чтоли".

"Нет в этом доме никаких ребят". А по телевизору —мюзикл, канал "Искусство Америки", две дамочки бодро распевают пространствия и поезда. "И жарко, неохота выходить". Кондиционерработает, да не так чтоб очень, о, этот вечный запах, запах дыма, запахслабости, запах папочкиного одеколона — лил на себя, одевался на выход. "Ине вздумай никому открывать дверь", — да кому бы ей дверь открывать, ктопостучит? И она садится перед экраном, кулаком подпирает подбородок, потелевизору — все как всегда, снаружи — шумят машины. Все лето так; ну, а всентябре он вернет ее матери, и опять в школу, а уроков балета не будет уженикогда.

"Работа на полставки", — говорит женщина. На вид —лет двадцати, кожа очень темная, глаза — темнее, на вид — суровая, этакая МартаГрэм в молодые годы. "Ученицы — у нас сейчас набран полный класс…"

"Сколько их?"

"Пятьдесят".

Пятьдесят танцовщиц, все много моложе ее, все энергичные,целеустремленные, настырные. Балетки, зал, запах крема для рук, запахразогретых тел, пол блестит, и зеркала, зеркала везде, а сильнее всего блеститстанок, и — НЕТ, это словно голос Адели внутри нее, НЕТ, ЭТОГО ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ."Нет", — говорит она, и рвется вскочить, и отталкивает стул, стуледва не перевернулся, она едва не свалилась. — "Нет, я не могу, не могусейчас преподавать".

"Вы будете не преподавать, — твердо это сказано, — аАССИСТИРОВАТЬ…"

Следить за чистотой зала? Записи вести? Разогреватьсяпомогать? Смотреть, как они танцуют? Нет, ну уж нет. Ну, уж нет — все время,пока она идет домой, руки вдоль тела, ДА ЗАЧЕМ ТЕБЕ ЭТО? А для жизни — да.Пожизненно заключенная, а телефон Эдварда ведь и теперь еще у нее в записнойкнижке, черной ручкой записанный. А денег нет, или квартира — или студия, итогда палас, и балетные журналы, и неработающий телефон — все переселяетсявниз, свалено грудой в угол, — главное, от станка подальше. Вода в туалете — тоспускается, то нет, но ее ребятишкам, похоже, глубоко на это плевать.

А под подушкой — книжка Алели, лицом Баланчина вниз, так вкарточной игре откладывают ненужного валета, валет червей, козырной принц,пиковый темный король, а рубашка карты — черно-белая Адель, нос с горбинкой,глядит неустанно, пречистая матерь всех танцующих.