Читать книгу "Убивая Еву - Люк Дженнингс"

Она задумывается. Считаются ли здесь шесть недель жестокой боевой подготовки в эссекских болотах? Или две недели крутых виражей за рулем на курсах ухода от преследования в Нортвуде? Или неделя изучения отмычек с бывшим взломщиком на Собачьем острове?

– Немного, – отвечает она.

Возвращается стюардесса с шампанским. Мартин берет бокал, а Вилланель заказывает минеральную воду.

– Вам стоит подумать о карьере модели, – говорит он. – У вас такие скулы и вот это вот «отъе…сь» во взгляде.

– Ну что ж, спасибо.

– Это комплимент, поверьте. Чем вы занимаетесь?

– Финансы. Боюсь, не слишком гламурно. И… ваша жена была моделью?

– Эльвира? Да, поначалу была. И очень успешной. Но сейчас я занимаюсь клиентами, а на ней – бэк-офис.

Беседа входит в предсказуемое русло. Вилланель осторожна в разговорах, касающихся ее альтер-эго, Манон Лефевр, и поэтому выуживает из Мартина разные подробности о его агентстве. Два бокала «Вдовы Клико», третий – в процессе, так что он с радостью болтает о себе, одновременно потчуя Вилланель потоком комплиментов возрастающей игривости.

В какой-то момент ей пришло в голову, не может ли он оказаться подсадной уткой из МИ-5 или французской внешней разведки ГУВБ. Но она не брала заранее билет на самолет, а наоборот, поймала случайное такси у выхода из «Галери Лафайет» на бульваре Осман и уже в аэропорту купила билет за наличные. Классические меры противодействия наблюдению, включая внезапный заезд на заправку на шоссе А1, не выявили никакой слежки. Причем Мартин уже сидел в зале бизнес-класса, когда она пришла, и к тому моменту успел зарегистрироваться. Но самое важное: ее инстинкты – а если встает вопрос о выживании, они работают с высочайшей точностью – подсказывают ей, что этот мужчина не притворяется. Что он действительно тот, кем кажется, – холеный соблазнитель. Самое забавное в нарциссических типах вроде Мартина – то, что они всегда уверены, будто у них под контролем абсолютно всё – на работе, в беседе, в сексе.

Ее мысли плывут к тому вечеру в Палермо. Что бы ни говорили о Леолуке Мессине, у него не было этих проблем с контролем. Он на самом деле был рад позволить ей – с заряженным «ругером» наготове – себя трахнуть. В своем роде тот эпизод вышел весьма романтичным.

Константин сидит в кафе напротив стойки лицом к двери и к Грэйз-Инн-роуд. Перед ним – раскрытая на спортивной полосе «Ивнинг Стандард», он потягивает капучино. Когда, притопывая, чтобы стряхнуть с обуви снег, входит Вилланель, он поднимает на нее рассеянный взгляд и кивком приглашает сесть напротив. Это унылое приветствие лишает момент потенциального драматизма; никто не обращает внимания на молодую женщину в пальто секонд-хенд и вязаной шапочке. Она заказывает чашку чая, и пара приступает к еле слышной беседе. Попытайся кто-нибудь их прослушать, его планы расстроило бы низкочастотное ворчание музыки вместе с шипением и покашливанием кофе-машины «Гаджия».

Посетители приходят и уходят, а Вилланель с Константином в течение получаса на быстром разговорном русском обсуждают логистику и выбор оружия. Константин оценивает ее планы, выдвигая возражение за возражением, но в итоге соглашается: должно сработать. Он заказывает второй капучино и задумчиво мешает его ложкой.

– События в Палермо заставили меня поволноваться, – говорит он. – Это безрассудство – мчаться через ночной город на заднем сиденье мотоцикла Мессины. Все могло закончиться непредсказуемо.

– Я импровизировала. Но ни на секунду не выпускала ситуацию из-под контроля.

– Слушай меня, и слушай внимательно. Ты никогда не можешь чувствовать себя в полной безопасности. Ты не можешь никому доверять на все сто.

– Даже тебе?

– Мне, Вилланель, ты доверять можешь. Но в глубине души тебе надо всегда быть подозрительной, мнительной, настроенной на опасность. В глубине души ты не должна доверять даже мне. Я хочу, чтобы ты осталась в живых, понимаешь? Не просто потому, что ты превосходно справляешься, но…

Он замолчал, раздосадованный, что его небезразличие к ее жизни на миг приняло личный характер. С самого начала, с их первой встречи в будке на Чусовой, он чувствовал противоречивые потоки смерти и секса, вихрящиеся под ее ледяной поверхностью. Знал, что движущая ею неуемная жажда может погубить ее саму. На мгновение в ней проглянула уязвимость.

– Продолжай.

Он взглядом прочесывает людное кафе.

– Смотри, сейчас ни одна душа не может знать наверняка о твоем существовании. Но после того, что произойдет на этой неделе, все может измениться. Англичане – злопамятный народ. Если ты дашь им малейший шанс, их службы безопасности бросят на тебя все силы и не остановятся.

– Значит, дело важное?

– Чрезвычайно. Наши заказчики не из тех, кто с легкостью принимает такие решения, но этот человек должен быть ликвидирован.

Она пальцем выводит букву V в чае, разлитом на меламиновой столешнице.

– Мне порой любопытно, кто они, наши заказчики.

– Это люди, которые решают, как будет написана история. Мы – их солдаты, Оксана. Наша работа – формировать будущее.

– Оксана мертва, – шепчет она.

– А Вилланель должна остаться в живых.

Она кивает, и даже в зимнем тусклом свете кафе заметно, как сияют ее глаза.

Позднее, стоя высоко над Саут-Одли-стрит в Мейфэре, она смотрит на запад. За окном во всю стену – сумеречное небо цвета умбры и серые деревья. Снежинки, задевая за стекло, беззвучно несутся вниз.

Квартира на верхнем этаже зарегистрирована на одну финансовую группу. Там навороченный телевизор и современный музыкальный центр, которые Вилланель не нужны, и полная кухня еды – запасы, к которым она лишь слегка притронется. Большую часть двух следующих суток она проведет в ожидании здесь, в спальне, сидя – как и сейчас – в белом кожаном кресле от Чарльза Имза. Бывают моменты, когда ей нравится боль одиночества. Но сейчас она чувствует лишь ровную пустоту – ни счастья, ни грусти. Она ощущает, как в ней нарастает волна, эхо грядущей операции. Константин выполнит свою работу, но в итоге останутся лишь она, и Кедрин, и тот самый миг.

Она касается пальцем губы, еле заметной кромки шрама. Ей было шесть, когда отец привел Калифа. Выгнанный прежними хозяевами охотничий пес привязался к Оксаниной матери, которая уже тогда тяжело болела. Оксана хотела, чтобы Калиф любил и ее, и однажды забралась на железную кровать, где мать проводила свои становящиеся все мучительнее дни и ночи, и уткнулась лицом в собаку, свернувшуюся на тонком одеяле. Оскалившись и злобно зарычав, пес вонзил в нее острые клыки.

Было много крови, и разорванная Оксанина губа, которую без обезболивающих латал студент-медик из соседней квартиры, заживала медленно. Другие дети изумленно пялились на нее, а к тому моменту, когда рана стала почти незаметной, мать Оксаны уже умерла, отец уехал в Чечню, а ее саму отдали на милость и попечение сахаровского детдома.