Читать книгу "Я ненавижу свою шею - Нора Эфрон"

А потом, как говорится, то одно, то другое… Сначала на крыше здания нашли неопознанный труп, попавший туда неведомым способом. Потом у кого-то случился пожар. Ограбили квартиру на одиннадцатом этаже, напав на домработницу. Но это было только начало. Вскоре произошло нечто совсем шокирующее. Хозяева сделали ремонт! С момента нашего переезда здесь ни разу никто ничего не делал, а тут они взяли и очистили копоть с фасада, заменили трубы, лифты и покрасили потолки в лифтах и лобби в золотой цвет. Привратников нарядили в униформу с косичками и эполетами, и они стали похожи на мексиканских Beatles с обложки «Сержанта Пеппера». Самый старший из наших владельцев, которому было уже за девяносто, — его звали Нейсон Гордон — убрал из холла большой почтовый ящик и водрузил вместо него мраморную статую обнаженной женщины, которую жильцы нарекли эпторпской богородицей. Во дворе он наставил жуткие гипсовые урны и статуи львов. Жильцы воспринимали все улучшения как проявление враждебности. Очевидно, все это делалось с одной целью — еще выше задрать нам аренду. И действительно, стоило хозяевам что-то поменять в здании, как они тут же шли в Комитет стабилизации ренты и просили разрешения повысить цену ввиду понесенных расходов. В результате все больше жильцов лишались льгот, и здание охватила паника. Ситуацию усугубляло и то, что по новому законодательству хозяева имели право повышать аренду как им угодно. Сами посудите — какой может быть справедливая рыночная цена на восьмикомнатную квартиру в городе, где почти нет восьмикомнатных квартир, сдающихся в аренду?

Шли 1990-е, и денег в Нью-Йорке крутилось прилично. Пустующие квартиры в «Эпторпе» отремонтировали, мисс Росс сама выбрала для них самые вульгарные люстры, и к нам заселились богатые жильцы. Один из них платил за квартиру двадцать четыре тысячи долларов в месяц. Двадцать четыре тысячи! При этом доставка китайской еды в здание была по-прежнему запрещена. У нас появилось много богатых разведенных мужчин. Периодически селились кинозвезды, но ненадолго.

Двор, некогда идиллическое место, где слышался счастливый детский смех, вдруг оказался заставленным лимузинами, поджидающими новых жильцов, чтобы отвезти их на шикарную работу в центре. Старые жильцы злились, составляли петиции, махали перед носом у хозяев юридическими документами и судачили о новом повышении арендной платы.

У меня снова кончился договор аренды. Позвонила мисс Росс и сообщила, что мне опять подняли арендную плату. Хозяева предлагали мне заключить договор на три года: десять тысяч долларов в месяц первый год, одиннадцать во второй, двенадцать в третий. Получалось, что за три года мне повысили аренду на четыреста процентов.

И я поняла: любовь прошла. Все-таки двенадцать тысяч в месяц — это черт знает сколько в пересчете на капучино. И знаете что? Я ведь его даже не пью. И никогда не пила. Я позвонила агенту по недвижимости и начала смотреть квартиры. Безответная любовь — скука смертная, писал Лоренц Харт. Почему-то с квартирой мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы это осознать; в браке я поняла все гораздо раньше.

Пути назад не было. Поскольку наша с «Эпторпом» любовь не стала взаимной, расставание прошло без осложнений. Дети выросли и больше не могли возразить мне, как возражали когда-то, умоляя не уезжать из единственного дома, который они знали. Мужу было все равно. Сестра уже подыскивала новое жилье — моя сестра, та самая, чьи слова о «сердце и душе „Эпторпа“» цитировали в New York Times. Теперь, забыв о сантиментах и вспомнив о холодном расчете, она грозилась переехать в Нижний Манхэттен. Я позвонила бухгалтеру, и тот объяснил, что гораздо разумнее купить квартиру, а не снимать (так же доходчиво несколько лет назад он объяснил, что гораздо разумнее снимать, а не покупать).

Мы приготовились к переезду. Выбросили то, что столько лет было частью нашей жизни: плюшевых медведей, металлические стеллажи из кладовки в подвале, коробки с чеками, постеры, которые висели у нас на стенах, еще когда мы были молодыми, неработающие стереоколонки, наш первый компьютер, сноуборд, доску для серфинга, барабанную установку, целую картотеку с договорами на фильмы, которые так и не были сняты. Коробки с одеждой отдали на благотворительность. Коробки с книгами — в библиотеку приюта для бездомных. Мы испытали невероятное чувство очищения. У нас осталось лишь самое необходимое. Нас вынудили посмотреть правде в глаза и признать: мы многое переросли, мы уже не те, и есть то, что нам больше не нужно. Мы провели инвентаризацию своей жизни, мы как будто умерли, но перед смертью получили возможность разобрать вещи, а теперь переродились и могли снова их накапливать.

Наша новая квартира была намного меньше восьмикомнатной в «Эпторпе». Отныне мы жили в Верхнем Ист-Сайде, в районе, который я двадцать лет ненавидела и считала врагом всего, что мне дорого. Тут не было кубинско-китайских ресторанов. Но камин работал, привратник открывал дверь, а китайскую еду приносили прямо на порог. Уже через несколько часов после переезда я почувствовала себя дома. Я была потрясена. Ошарашена. Но главное, я пришла в ужас. Такого ужаса я не испытывала со времен своего второго брака. Все, что я передумала тогда, пронеслось в моей голове и сейчас: почему, ну почему я не ушла сразу, как только почувствовала запах чужих духов? Почему не поняла, что любовь на самом деле была никакой не любовью, а моей удивительной способностью делать лимонад из любых, даже самых горьких лимонов? Почему мое воображение отключилось, и я совершенно забыла, что в жизни полно других возможностей, включая возможность влюбиться снова?

Одно я знаю точно: новая квартира никогда не приснится мне в кошмарах.

По крайней мере, не снилась до сих пор.

И я никогда больше не стану романтизировать свой район — хотя должна признать, мой новый район оказался гораздо лучше, чем я себе представляла. В нем даже есть все то, что делало «Эпторп» таким привлекательным: круглосуточный газетный киоск, круглосуточный корейский магазин и почтовое отделение, которое тоже работает круглосуточно. Сейчас весна, из моего окна видны цветущие груши, и они прекрасны. А продуктовые магазины здесь не хуже, чем в Вест-Сайде. Аэропорт гораздо ближе, здешняя линия метро лучше, а еще в Ист-Сайде больше солнца, серьезно! Не знаю, чем это объяснить, но свет здесь какой-то другой, более светлый. И зимой тут теплее, потому что дальше от Гудзона с его колючими ветрами. Все мои врачи рядом, а это, увы, важно в моем возрасте. В квартале от нашего дома есть магазин, где продают божественный греческий йогурт, а если пойти от дома в другую сторону, через квартал будет ресторан, где я готова ужинать каждый вечер — настолько там вкусно.

Но это уже не любовь. А просто место, где я живу.

Я и Джон Кеннеди: теперь можно признаться

Стажер Джона Кеннеди призналась во всем

Вчера стажер Джона Кеннеди призналась в интервью Daily News: «Мими — это я».

Марион (Мими) Фанесток (сейчас ей шестьдесят) сообщила, что сбросила камень с души, наконец рассказав о романе с молодым красавцем-президентом, случившемся сорок лет назад. «Я счастлива, что наконец могу поведать двум своим замужним дочерям тайну, которую скрывала от них сорок один год, — заявила Марион. — Это огромное облегчение. И я больше не буду комментировать эту тему. Прошу прессу уважать мое право и право моей семьи на личную жизнь».