Читать книгу "#бабодурское - Ляля Брынза"

Уяснила все она уже вечером, прикладывая чайные примочки к левому глазу. Да. Оказывается, Байрам действительно был женат. Женился он по настоянию семьи в молочном возрасте, тогда же насажал детей, после чего уехал в Россию на заработки. О бедной своей Фатме вспоминал редко, только получив письмо от отца, однако деньги на воспитание отпрысков высылал регулярно. Что думал, о чем помышлял солнечный Байрам, брачуясь с Алиской, — тайна. Может, вправду думал развестись с Фатмой, сказав три раза «бош ол» и отпустив бедняжку на все четыре стороны. Может, думал, что вообще не вернется домой, и так и будет посылать копеечку одной и любиться с другой… Может, просто не думал… Но когда отец взял его за плечи и произнес: «Байрам. Ты мужчина. Мужчины женщин не бросают. Учись жить с двумя женами или ты мне больше не сын», Байраму не осталось выбора. Он кивнул. Поцеловал отцовскую сморщенную руку. Заглянул в спокойные глаза. «Дом я вам купил, — добавил отец. — На большую семью хватит, — добавил еще. — Счастья тебе, сынок». — Поставил точку.

ОЧЕНЬ КОРОТКОЕ ЛИРИЧЕСКОЕ

Спрашивают часто: «Правда, что там многоженство?»… Полигамия то бишь… Неправда. Нет в Турции многоженства. Турция — страна светского ислама. Турция стремится в Евросоюз. Турция желает быть цивилизованным государством. В Турции давным-давно, еще со времен Ататюрка, запрещены полигамные браки. Запрещены официально.

И никаких гвоздей… И до Алиски я про это дело многоженное видела только в историческом кино. Да. Еще слушала страшные сплетни о том, что когда-то, давным давно, кто-то… И нет у меня желания и времени разглагольствовать о предпосылках, напоминать об исторически сложившемся объективе, давать рекомендации ознакомиться с основами Ислама или пошерстить инфу о Шариате, равно Домостое. Нет… Просто хочу, чтоб вы поняли, что негативного отношения к многоженству в Турции нет и быть не может. И хочу, чтобы поняли, что желание обзавестись более чем одной супругой — это ни в коем разе не развращенность, а скорее способность принять на себя великую ответственность моральную, плюс материальное бремя.

Хочу еще, чтобы вы каким-то образом почуяли вот это вот чуждое нам, но абсолютно уместное там отношение к полигамным бракам… Такое чуть свысока, чуть с юморком, немного с удивлением, и, подсознательно, где-то очень внутри, где-то очень глубоко под коркой цивилизованности — с уважением. Мол, надо же… Какую мужик на себя ношу не побоялся взвалить!!!

А многоженства там нет. Это правда.

ЛИРИЧЕСКОЕ НА ЭТОМ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ

— Я вернусь домой, — рыдала Алиска. — К маме! Ты негодяй. Ты развратник! Ты кобель!

Байрам метался по комнате, как разъяренное солнце над линией горизонта, не решаясь ни закатиться, ни выкатиться обратно в зенит.

— Ты глюпий. Ты не понимаешь. Я тебя люблю. А это жена-мама-папа-так-хотел… Но я ее не бросай. Два сын и она, денег нет… Нельзя. Она тебя уважать, слюшать, кушать готовить, трусик стирать.

Вот не знаю, «кушать готовить» явилось убийственным аргументом, или все-таки «трусик стирать» («трусик»-то у Алиски был о-го-го!), но Алиска успокоилась и, взяв с Байрама клятву ни в жисть на Фатму, как на женщину, не глазеть, пошла греметь тазиком.

На самом деле у Алиски выбора не было. Ну и куда бы она поперлась одна, в коротком чужом чаршафе, без языка, без мозгов, с четвертым размером? Даже если бы и доперлась до Стамбула, да пусть и до Иркутска… Ну… К маме-алкоголичке в однушку? Или еще куда? А лет-то уже Алиске стукнуло под тридцатник, а баб таких луноликих у нас пруд-пруди… Некуда было Алиске деваться, поэтому она еще пошумела-пошумела и заснула тихонечко на расстеленных на бетонном полу одеяльцах…

А с утра раздался робкий стук в дверь… Алиска спать была горазда, поэтому даже не услышала, что Байрам до петухов куда-то свалил, а вот стук услышала. И шаги тихие, змеиные, у изголовья. И Алиска приоткрыла глаз, и вскочила, как ошпаренная. Над раскинувшейся на одеялах пышной Алиской стояла куколка в чаршафе. На вытянутых руках куколка держала поднос с чаем, белым сыром и маслинами.

— Завтрак приготовила. Будешь?

Такой уровень турецкого Алиске был доступен. Также ей был доступен тот уровень, на котором она нежданную доброжелательницу выперла вон из комнаты. Потом Алиска поднялась, оделась и вышла в пустой салон. В уголке жалась Фатма — вышивала что-то тихонечко. Дети орали где-то на улице. Поднос с завтраком стоял нетронутый на пластмассовом, невесть откуда взявшемся столе.

Они просидели молча целый день — каждая в своем углу. Алиска сначала сковыривала лак с ногтей, потом пела про «две звезды», потом просто молчала, боясь случайно задремать. К еде Алиска так и не притронулась. Фатма вышивала, время от времени робко глядела на Алиску, и снова тыкала иголкой в пяльцы. Пару раз забежали мальчишки, слупили по батону хлеба с сыром каждый и опять убрались во двор.

Вечером их загнал домой Байрам. Он был пыльный, вонючий, уставший. И пока Фатма стаскивала с Байрама ботинки, Алиска жаловалась. Жаловалась, что сука-Фатма наверняка хочет ее, Алиску, прирезать/придушить/отравить, и поэтому Алиска так больше жить не может. Байрам молча сунул Алиске кулак в нос и пошел за хитро улыбающейся Фатмой на кухню. Там на пластмассовом столике стоял ужин. Когда Фатма умудрилась его приготовить, Алиска так и не сообразила. Ей было не до этого. Она отчаянно злилась.

— Нет еда плохо. Она тебя уважать. — Байрам взгромоздился на Алиску. Тазик с водой услужливо стоял рядом. — Ты ее тоже любить. Как младший систер. (Иногда Байрама пробивало на английский.)

Систер не систер, но на следующее утро Алиска села завтракать вместе с Фатмой. «Подумала и стала кушать», — как сказал бы классик. Правда, Алиска заставляла Фатму кусать от каждого ломтя хлеба и хлебать суп из одной тарелки. Но суть да дело… К вечеру на кухне женушки наперебой старались извернуться в кулинарии, дабы удивить любимого.

Снимать ботинки они ломанули хором. Одна левый, другая правый. Байрам довольно похлопал обеих по спине, пожрал и захрапел на диване. Кумы (теперь мы можем спокойно называть их кумами) переглянулись, сняли с Байрама штаны, трусы, рубашку, и потопали каждая к себе в комнату.

Через неделю девки спелись. Фатма учила Алиску готовить совсем-турецкую-жратву, поправляла ломаный Алискин турецкий, рассказывала что-то свое птичье, а Алиска Фатму жалела, давала ей померить красные трикотажные штаны и блузку с кружевами и по-матерински улыбалась, когда Фатма вертелась у зеркала, изумленная своей нежданной «красотой». Мальчишки потихоньку к Алиске привыкли и тоже что-то такое ей рассказывали наперебой и, не стесняясь, просили вытереть им носы или подмыть попы. Порой приходили соседки, рассаживались, кто куда, щебетали что-то. Фатма помогала Алиске понять, о чем речь, то жестами, то трудно находя нужное слово в разговорнике, то просто взглядом. Вела себя Фатма, словно младшая жена, редко позволяя Алиске налить гостям или себе чаю или порезать кекс. Убирались, стирали, готовили кумы вместе, хотя, что греха таить, основная нагрузка опять-таки была на Фатме.