Читать книгу "Искусство воскрешения - Эрнан Ривера Летельер"

10

Христос из Эльки пришел в Вошку в середине декабря. Мы бастовали уже одиннадцатый день. Наступало Рождество, а стачке конца не предвиделось.

Как на любом другом прииске любого кантона по всей пампе, начальство, покуда грызлось за каждый пункт из списка требований, начало позорным образом ущемлять наши основные права, давить на нас и по-всякому запугивать. То полки в пульперии оказывались пустыми, то цены на самое необходимое взлетали в два раза, то нас лишали положенных рабочим по контракту шести часов электричества в сутки. Доходили даже до такой подлости, что питьевую воду в колонке отключали. Сторожевые тем временем жестоко гнали всякого пришлого, осмелившегося сунуть нос на прииск, будь то шахтер в поисках работы или родственник, приехавший проведать кого-нибудь из нас. Начальники боялись, что чужак окажется профессиональным агитатором, анархистом из тех, что круглый год бродят по пампе и промывают рабочим мозги пламенными лозунгами социалистического толка: им, прохвостам, только того и надо, стоит начаться забастовке, и они как по волшебству являются подливать масла в огонь и изводить господ управляющих своими тайными собраниями и исписанными красными чернилами листовками.

Но нас голыми руками не взять. Локтем к локтю с женами и детьми мы сопротивлялись и боролись за наши трудовые и социальные права, подавали важные и справедливые требования: повышения нашего нищего жалованья, устройства уборных во всех домах, а не только у начальников (на худой конец, строительства общественных нужников, чтобы рабочим и их семьям не приходилось бегать за каждым разом в пампу), оснащения медпункта, где сроду ничего не водилось, кроме мятных пастилок, марганцовки и лейкопластыря, которые прописывали от всего, даже от несчастных случаев на производстве.

Мы с равным рвением отстаивали каждое из этих требований и так же рьяно намеревались отстаивать последний пункт, подписанный профсоюзом в полном составе, где говорилось, что трудящиеся прииска — станочники и забойщики, холостяки, вдовцы и женатые — ни под каким видом, ни через какую бумажку, накарябанную хитрой канцелярской крысой, не позволят выселить с жилплощади и с прииска товарища сеньориту Магалену Меркадо.

После того как добрая самаритянка взяла слово на собрании и дала обещание, от души порадовавшее рабочих, пополз слушок, будто по окончании стачки начальство в отместку нашлет на нее сторожевых и выгонит из поселка. Вывезут со всеми манатками к перекрестку железнодорожных путей, где стоит Крест Изгнанных Душ, за два километра от лагеря, докуда и простирается территория прииска.

Так компания поступает со всеми нежелательными личностями. Например, с коробейниками, которые не боятся просочиться на прииск со своим товаром и попортить всю торговлю пульперии, с подпольными рабочими вожаками, а чаще всего — с больно дерзкими рабочими, с теми, кто отваживался повысить голос на начальника или чересчур часто просил слова на собраниях профсоюза. Последним даже не выдавали веревки и мешка, чтобы упаковать пожитки, — единственного выходного пособия уволенным, — и вышвыривали из поселка к чертям вместе с беременной женой, выводком напуганных ребятишек, тощим котом и таким же тощим псом.

«Изгнанные души» — называли их на прииске.

В прошлую забастовку мы тоже боролись за дополнительный пункт, попавший в список в последнюю минуту, и добились своего. Тогда как раз сменился хозяин и первым делом, как водится, задумал сменить прииску название, ну и, известное дело, побелить дряхлые цинковые хибары — чтоб уж совсем на погост смахивали, — желая дать понять, что станет заботиться о человеческих и общественных нуждах рабочих. На самом деле побелка преследовала одну цель: уничтожить память о предыдущем владельце.

Нам было прекрасно известно, что селитряные магнаты обыкновенно дают вновь приобретенным приискам имена своих благоверных либо дочерей.

Иногда называют в честь родного селения или очередной любовницы. Однако гринго Джонсон, новый хозяин Вошки, вроде не был женат (а кто-то говорил — был, просто жена не потащилась за ним на край света) и любовницы пока не завел — по крайней мере, из местных. По слухам, в Клубе служащих он распространялся о своей любви к кино и грозился окрестить прииск именем одной из своих любимых артисток.

Поэтому мы решили прибавить дополнительное требование к списку: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не переименовывать наш любимый прииск. Да и толку от нового названия не будет, — степенно рассуждали профсоюзные вожаки на переговорах с юристами компании, — окрести нас хоть «Перл Уайт» или «Глория Свенсон» в честь самых красивых и знаменитых американских актрис[18], народ все равно будет говорить «Вошка».

Правда, тогда нас поддержал дон Сигфридо, недавно прибывший падре. Только Провидением и никак иначе может зваться окаянное захолустье, куда меня, грешного, занесло, — фыркнул он, когда профсоюзники пришли к нему за помощью. Хоть что-то в этой деревне праведное останется. Пусть даже богохульники осквернили официальное название пошлой и грубой кличкой вроде тех, какими награждают друг друга. С другой стороны, следует признать: подчас они так тонко подмечают особенности предмета, что вульгарная кличка выходит почти гениальной. Взять хотя бы ту бедную христианку, которая недавно нанялась обслуживать столики в одной забегаловке, да вы знаете, малость скособоченная и, когда ходит, вся раскачивается от плеч книзу. Даже не раскачивается, а растряхивается. И дня не прошло, как срамники-забойщики — закоснелые фарисеи, ох закоснелые — наделили ее метким, хлестким прозвищем: Тачка-Водовозка — ни убавить, ни прибавить.

На сей же раз падре Сигфридо вовсе не собирался выступать в защиту Магалены Меркадо, как бы она ни поклонялась Святой Деве Кармельской, — последнее мы не преминули подчеркнуть. Совсем наоборот, будь его воля, возопил он вдруг, будто одержимый всеми бесами ада, давно бы эта святоша-развратница выкатилась с прииска. Мы-то думали, что неприязнь к нашей давалочке у него религиозного свойства, ну, невмоготу ему, что продажная женщина набожнее, чем сеньоры супруги приисковых начальников, самые примерные его прихожанки. Да что там — набожнее, чем монашка в монастыре. Только потом узнали, что разлад у них не по делам веры и попик наш не так прост, как кажется.

Падре Сигфридо, вечно менявшийся в лице из-за мучительного нервного тика, всего пару лет назад начал служить в местном храме, скромном цинковом бараке с грубыми деревянными скамьями, двумя гипсовыми святыми, образом Богородицы и резным распятием из орегонской сосны. С самого начала он не уставал клясть «мерзкое, тихое, как могила, знойное, как пекло, одинокое, как утопленник, чистилище», куда церковным властям взбрело его услать. Но на приход согласился сразу же в надежде, что она не отважится увязаться за ним в эти серные пустоши. Однако расчеты не оправдались. И в тот вечер, когда ее силуэт впервые вырисовался в дверях вошкинского храма и она на цыпочках прошла к последнему ряду скамей, он возненавидел ее лютой ветхозаветной ненавистью.