Читать книгу "Легенды и мифы Ирландии - Джеремия Кэртин"

– Иди отвяжи пять моих золотых коров и безрогого быка и отведи их на пастбище; только смотри, чтобы они не подходили близко к земле великана.

Новый пастух повел коров на пастбище, и те сразу же устремились к земле великана, заросшей деревьями и окруженной высокой стеной. Ши ан Ганнон подошел к стене, уперся в нее спиной и выломал огромный кусок. Потом зашел внутрь, выломал еще один огромный кусок и завел на землю великана пять золотых коров и безрогого быка.

Потом он залез на яблоню, наелся сладких яблок, а кислые скормил животным Груагача Гейра.

Вскоре из леса послышался скрип гнущихся молодых деревьев и хруст старых сучьев. Оглядевшись, пастух увидел пятиглавого великана, который пробирался сквозь чащу. Вскоре он уже стоял перед Ши ан Ганноном.

– Бедное ничтожное создание! – воскликнул великан. – Как у тебя хватило наглости заходить на мою землю и беспокоить меня? В один прием мне тебя не съесть, но уж в два удастся наверняка! Я просто разорву тебя на части!

– Грязная скотина! – выходя из-за дерева, обругал его пастух. – Плевать я на тебя хотел!

Они пошли друг на друга, и шум их драки доносился до самых отдаленных уголков королевства.

Они боролись до вечера, и великан стал побеждать. И тут пастух подумал, что, если великан его убьет, отец с матерью никогда его не найдут и он никогда не получит в жены дочь короля Эрина. Вспомнив об этом, пастух собрался с духом, прыгнул на великана, толкнул что было сил, поставил его на колени и принялся колотить по спине и плечам.

– Наконец-то я тебя победил, теперь тебе конец! – воскликнул пастух.

С этими словами он выхватил нож, отрубил великану все пять голов и, вырезав из них языки, бросил их через стену.

После ужина пастух, пребывая в глубокой задумчивости, не стал разговаривать с хозяином, а отправился спать на шелковой постели.

На следующее утро после завтрака Ши ан Ганнон вышел из дома и снова погнал стадо к высокой стене, но подальше, чем вчера. Он прислонился спиной к стене и выдавил из нее большой кусок, а затем залез в лес великана и тем же способом выдавил кусок еще больше первого.

После этого он впустил за стену пять золотых коров и безрогого быка и, забравшись на дерево, сам поел сладких яблок, а кислые скормил животным.

А в это же время к дочери короля Эрина посватался сын короля Тизеана, и тот поставил ему то же условие, что и Ши ан Ганнону: узнать, почему перестал смеяться Груагач. Как раз тогда, когда пастух во второй раз заводил скот на землю великана, принц Тизеана подошел к высокой стене, пролез в лаз, проделанный пастухом, и нашел в траве пять отрубленных голов великана. Схватив их, он помчался обратно к королю Эрина и положил их перед ним.

– О, да ты хорошо поработал! – похвалил король. – Ты завоевал одну треть моей дочери.

Вскоре после того, как пастух начал есть сладкие яблоки, а сын короля Тизеана сбежал с пятью головами, раздался громкий шум гнущихся молодых деревец и ломающихся старых сучьев. Вскоре пастух увидел перед собой еще большего великана, чем тот, которого он убил вчера.

– Ах ты, жалкий негодяй! – воскликнул великан. – Кто позволил тебе ступить на мою землю?

– Грязная скотина! – ответил пастух. – Плевать я хотел на твое позволение!

С этими словами он спрыгнул с дерева прямо на великана.

Битва была еще более ожесточенной, чем первая; но к вечеру, когда силы стали изменять пастуху, он вспомнил, что, если падет в битве, ни отец, ни мать никогда больше его не увидят и он не получит дочери короля Эрина.

Эта мысль придала ему сил; вскочив, пастух поймал великана, одним ударом поставил его на колени, второй удар нанес в спину, третий по плечам, отрубил ему все пять голов, бросил их через стену, предварительно вырвав из них и положив в карман языки.

Оставив на месте сражения тело великана, пастух пригнал скот домой. Груагачу пришлось немало похлопотать, чтобы разыскать посуду для молока пяти золотых коров.

После ужина пастух, не сказав ни слова, лег спать.

На следующее утро он зашел еще дальше и снова подошел к зеленому лесу и крепкой стене. Прислонившись к стене спиной, он выдавил из нее огромный кусок и, войдя внутрь, выдавил еще один кусок. Затем он загнал за стену пять золотых коров и безрогого быка, поел сладких яблок, а кислые скормил животным.

А в это время сын короля Тизеана снова пришел к стене, нашел пять голов второго великана и понес их королю Эрина, как и накануне.

Наконец из леса вышел третий великан, и началась битва еще более жестокая, чем две предыдущие.

К вечеру великан стал побеждать, и казалось, ослабевающему пастуху грозит неминуемая смерть; но мысль о родителях и дочери короля Эрина придала ему сил, и он отрубил пять голов великана и, вырвав из них и положив в карман языки, бросил их через стену.

К вечеру пастух пригнал животных домой; и Груагач не знал, куда девать молоко пяти золотых коров, так много его было.

Когда пастух возвращался домой с животными, к стене снова явился сын короля Тизеана, забрал пять голов великана и поспешил к королю Эрина.

– Теперь ты завоевал мою дочь, – увидев головы, заявил король Эрина. – Но ты не получишь ее, пока не скажешь, почему перестал смеяться Груагач.

– А почему ты перестал смеяться, Груагач? – спросил пастух хозяина на четвертое утро. – Ведь ты всегда хохотал так, что было слышно всему свету?

– Мне очень жаль, что ты пришел сюда только из-за дочери короля Эрина!

– Если не скажешь добром, я заставлю тебя! – пригрозил пастух.

Его лицо исказилось от гнева, и он кинулся искать, чем бы побольнее ударить хозяина, но во всем доме не нашел ничего, кроме нескольких кожаных кнутов, висящих на стене.

Он снял их, поймал Груагача, заломил ему руки за спину, связал их, а потом привязал к ним и ноги, да стянул кнуты так туго, что мизинцы доставали до ушей.

– Если ты освободишь меня, я скажу, почему перестал смеяться, – пообещал Груагач.

Пастух развязал его, они сели рядом, и Груагач начал свой рассказ:

– Я жил в своем замке с двенадцатью сыновьями. Мы ели, пили, играли в карты и наслаждались жизнью, но однажды во время игры в комнату заскочил заяц-колдун. Он прыгнул к нам на стол, а потом убежал. На следующий день заяц появился снова; но мы с сыновьями были готовы к этому. Как только он проскакал по нашему столу, мы бросились за ним в погоню и преследовали его до ночи, пока он не скрылся в лесистой долине. Мы продолжили путь, пока не наткнулись на огромный дом, где жил человек с двенадцатью дочерьми. Заяц был привязан к стене возле женщин. В комнате горел очаг, а над огнем висел большой котел, в котором варился огромный аист. Хозяин дома сказал мне: «В конце комнаты сброшены вязанки камыша, идите туда и садитесь!» Из соседней комнаты он принес два копья, одно деревянное, а другое железное, и спросил меня, которое из них я выбираю. Я выбрал железное, потому что в глубине души думал: если на меня нападут, лучше защищаться железным, нежели деревянным копьем. Хозяин дома дал мне железное копье и позволил подцепить им из котла столько мяса, сколько смогу. Острием железного копья мне удалось подцепить лишь небольшой кусок мяса, а хозяин дома деревянным копьем подхватил все остальное. Мы захотели уйти той же ночью, но хозяин не отпустил нас, а когда он и двенадцать его дочерей наелись мяса аиста, они стали бросать в нас обглоданные кости. Так мы и остались на ночь, избитые костями аиста. На следующее утро, когда мы собрались уходить, хозяин дома попросил нас задержаться. Он вынес из комнаты двенадцать железных скоб и одну деревянную и велел мне надеть на моих сыновей железные скобы или самому надеть деревянную. Я ответил, что надену на шеи моих сыновей железные скобы, а сам засовывать голову в деревянную скобу отказываюсь. Тогда он надел железные скобы на шеи моих сыновей, а сам надел себе деревянную, а потом один за другим резко защелкнул замки скоб и снес головы двенадцати моим сыновьям. Он выбросил их из дома вместе с телами. Его же шея осталась невредимой. Убив моих сыновей, он принялся за меня: вырвал у меня с затылка кусок кожи с мясом, взял шкуру черной овцы, семь лет висевшую на стене, и пришил на затылке вместо моей кожи. У меня выросла овечья шкура, и каждый год с тех пор я стригу себя, а из каждого клока шерсти, снятого со спины, вяжу себе носки.