Читать книгу "Несокрушимые - Игорь Лощилов"

Враг неуклонно приближался, напряжение росло. Щиты, обозначавшие передовую линию, расположились совсем близко, в каких-нибудь пятидесяти шагах от крепостных стен. К ним постепенно подходили из глубины новые воины; у светлой полосы из щитов быстро росла тёмная тыльная кайма — боевая пружина приступного войска сжималась прямо на глазах.

Но вот взвизгнули грубы, пружина сорвалась, и войско Сапеги с тысячеголосым воплем кинулось на стены. Засвистели стрелы метких монахов Нифония, заклубился кипяток, побежавший по водяным щелям, запузырилась смола, выливаемая на головы осаждающих, усилились их вопли. Из-за щитов и Тарасов в защитников полетели пули и стрелы, появились жертвы. По приставленным лестницам стали карабкаться первые смельчаки, они же первыми и поплатились за смелость. Но их место тотчас же занимали другие, скоро лестницы, сплошь заполненные воинами, стали походить на ветки облепихи. Тут-то и вступил в дело Суета. Он наставлял на верхние концы лестниц рогатки своих жердей и, поднатужившись, отпихивал их от стен; лестницы с людьми падали на землю, где шевелился целый муравейник. Ананий принёс свои бомбы. Слота поджигал фитиль и передавал их длиннорукому Шилову. Тот целил в места, где муравейник был гуще и кидал бомбу с грудным гиканьем дровосека. Иным всё же удавалось выбраться на стены. Тогда в дело вступал Брехов со своими сабельщиками. Иногда ему помогала Гузка. Она сидела с черпаком у мешка с известью, и лишь голова очередного приступника появлялась над кромкой стены, делала резкое движение черпаком и засыпала ему глаза. Бедняга начинал дико реветь и тереть глаза, всё более страдая от рези и жжения, пока, ослеплённый, не сваливался с ног. Гузка радостно визжала, победно вздымая черпак, и наполняла его снова.

Первый наскок кончился для нападающих неудачей, однако они не ослабляли атак, их большое численное превосходство начинало сказываться решающим образом. Ряды защитников заметно редели. Уставшая Гузка промахнулась с очередным черпаком, и увернувшийся казак рубанул её саблей. Затихла неугомонная баба, легла на боевой площадке, лишь ветер шевелил на голове окровавленный платок. Повыбило многих стрелков-иноков и удалых сабельщиков Брехова. Долгорукий был вынужден пустить в дело свой резерв, он выправил положение, но не надолго, чувствовалось, что и Сапега подкинул новые силы. Оставался лишь отряд Есипова, хотя надежда на него была слабой — лихие наездники не очень-то умели воевать на стенах.

Ананий Селевин сначала работал саблей, однако этот инструмент ещё не был достаточно освоен, потому взялся за более привычный топор. В тесной схватке, когда на боевой площадке у Келарёвой башни собралось много врагов, не оставалось места для замаха, и тогда в дело пошёл испытанный кулак. С большим трудом площадку удалось очистить, но у подножия враги спешно формировали новый отряд, многочисленнее предыдущего. Устоять против такого уже не было никакой возможности. Взял тогда Ананий мешок с оставшимися бомбами, запалил одну и, перекрестившись, бросил вниз. Ох, как там грохнуло! Тех, кто стоял на стенах, обдало жаркой волной, иные даже не удержались на ногах. Защитники получили кратковременную передышку.

Долгорукий решил воспользоваться некоторым замешательством противника и бросил в бой последнее. Конный отряд Есипова вышел через Конюшенные ворота, смял стоявшую здесь заставу и, пройдя через Благовещенский овраг, оказался позади хоругвей Сапеги. Страшный своей неожиданностью удар наделал переполох, осаждающие, вообразив в своём тылу целое войско, заволновались и уже не помышляли о крепостных стенах. В пружине явно кончился завод, и гетман, верно оценив положение, приказал трубить отбой. Однако его войскам не удалось сохранить порядок, их отход более напоминал бегство; почувствовав явный перелом в битве, воспрянули осаждённые, их руки будто налились новой силою, выстрелы стали увереннее. Оська, не умевший сдерживать радость, приставал к Корсакову:

— Дядь, а дядь, дозволь пальнуть.

Одолел всё-таки.

— На, держи, — протянул пушкарь прут с тлеющим фитилём. Оська приложил его к затравке, пушка выстрелила, попала в стоявшую напротив тарасу и завалила её. Надо же, целый день ядра мимо летали, а тут сразу в цель — воистину везёт новичкам. Слабевший ответный огонь позволил и другим пушкарям стрелять метче, что способствовало усилению паники и всеобщего бегства.

О приступных снарядах уже никто не помышлял, все они остались на месте. Охваченные восторгом победы защитники хотели выйти за стены, чтобы разрушить оставленное, но, поразмыслив, решили отложить до утра, а пока позаботиться о раненых и павших.

В лавре гремел благодарственный молебен.

С утра начали сбиваться ватажки, чтобы обойти место вчерашней битвы и притащить приступные снаряды. С наступлением холодов в крепости стала ощущаться нехватка дров, их заготовка происходила в ближних рощах, что грозило немалой опасностью из-за часто устраиваемых засад. Здесь же, прямо на виду оказалось столько дерева, что грех не воспользоваться любезностью врага. Оська сам бы с удовольствием присоединился к кому-либо, уж очень хотелось посмотреть на результаты своей пушечной работы, да не мог: следовало помочь похоронить соседку, как-никак всё последнее время пришлось жить бок о бок. Была ещё одна мысль: увидеть Марфу.

Всех павших в бою хоронили как воинов, сложивших головы на поле брани. Их положили рядком, заполнив всё пространство между Троицким и Успенским соборами. Гузке вышло лежать возле иноков; соседство, похоже, её удовлетворило: на лице застыли спокойствие и благодать. Оська постоял, прочитал заупокойную и каким-то чутьём уловил появление Марфы. Она опустилась у изголовья и зарыдала. Оська всей душой разделял её печаль и сострадал — ещё бы, за неполный месяц лишиться дома, отца и матери! Он подошёл, не зная, как утешить, помялся и сказал:

— Тама это, вещи её...

Марфа посмотрела тёмным взглядом и выдохнула:

— Не уберёг маманьку... — и с ненавистью бросила: — Уйди с глаз долой.

Оська потоптался и подумал: не в себе девка. Пошёл к больничному корпусу, чтобы навестить брата.

ДАЙ СИЛЫ, ГОСПОДИ...

Данила быстро поправлялся, уже ходил сам, без помощи, хотя бок ещё болел и рука поднималась с трудом. Помогли снадобья Корнилия, но более всего — уход и забота Марфы. Данила это понимал, но воспринимал как должное: они же теперь вроде мужа с женой, им положено друг о дружке заботиться. Переживая новые для себя ощущения, нетерпеливо ища удобных случаев для близости и не встречая в том особых затруднений, он не переставал думать о Ксении. Постепенно мысли его становились всё более бесстыдными, иногда даже представлял, что это она вместо Марфы разделяет с ним ложе, со всякими большими и малыми подробностями. Сперва стыдился таких помышлений, гнал их от себя, потом свыкся и стал оправдываться: в чём грех-то? Мы с Марфой, чай, невенчанные, а насчёт неровни с Ксенией надо посмотреть. Была она когда-то царевной, потом с расстригой путалась, и всё своё царское звание в распыл пустила. Я — монастырский сотник, повыше расстриги буду и его жёнки, стало быть, неча бедным прикидываться. И начал он искать тоже удобного случая, но уже совсем другого. Ныне случай как раз представился.