Читать книгу "Железные паруса - Михаил Белозёров"

– Тогда откуда? – упрямо спрашивал Он и уже знал, что Падамелон-Теоретик нормальным языком ничего объяснить не может, не умеет. Но выдумывал такие словечки, которые тут же забывались, рисовал схемы и диаграммы, и вообще оказалось, что он, Падамелон, малость помешанный, ну и что, и что знает кучу того, о чем приходилось читать лишь в популярной литературе, когда ты, например, едешь в поезде и скуки ради выбираешь самую толстую и самую нудную книгу, чтобы только не глядеть от тоски в окно, заваливаешься на вторую полку и через пару страниц засыпаешь.

– Ну ты даешь! – твердил Он упрямо. – Смотри, даже псу противно.

Но Падамелон, не обращал на его слова внимания:

– Тихо, тихо ползли, улитка, по склону Фудзи, вверх, до самых высот! – Что это? – спрашивал он.

– Книга…

– Вредная! – делал заключение Старик. – Это те, которые вот там живут и иногда сюда забредают… Я начинал еще с Джеймсом Чэдвиком, – произносил он важно, – и был знаком с великим Резерфордом по Кембриджу. Я был специалистом по кваркам. Их существует целых шесть ароматов, и все разного цвета, ну да, впрочем, это неважно, потому что все интересное уже открыто в течение одной жизни, а потом наступает такое состояние, которое называется компрессией, – сколько не жмешь, давление возрастает, а результатов нет.

– По каким кваркам? – спрашивал Он.

Булькала жидкость. Рука из-под клеенки подавала какие-то знаки.

– Автор знаменитой формулы 414, – вдруг объяснял Падамелон. – Ось Вульфа!

Все неудачники находят оправдания собственным слабостям…

– Иди ты… – отвечал Он, – это ж было черти когда…

– А… вот именно, – важно соглашался Падамелон. – Но вот дожил и горжусь…

– Чем же? – спрашивал Он.

– Вот этим. – И стучал костяшками пальцев по лбу. – Кончилась наша песенка. Скрутится планетка, – и показывал кому-то кукиш, – вот так…

– Кто тебе сказал? – удивлялся Он.

– И так ясно, – отвечал Падамелон. – Чего рассуждать, перегруппируется и скрутится. Для нас времени совсем мало осталось.

– Куда ему деваться! – не верил Он.

Теперь они стояли снаружи, и морозистый воздух сгонял хмель.

Перила перед входом оказались смятыми, словно кто-то, не дождавшись, с досады ухнул ломиком, и железо закрутилось латинской буквой U.

Мне же идти надо, пьяно подумал Он, какого черта…

Вглубь просеки убегала свежевытоптанная тропинка, по которой ходят след в след, но все равно было ясно, – пробежала целая толпа, и оттуда в освещенный круг вопреки логике, привычной реальности, вдруг вплыл черный вопросительный знак и бесшумно растаял в воздухе – словно стек по невидимой поверхности.

– Не смотри… не смотри… – посоветовал Падамелон, перекрестился и запел козлиным голосом: «Отныне и присно-о… и вовеки веков-в…», подмигнул совершенно ясным глазом, и они побежали.

Африканец бодро подпрыгивал сбоку. Падамелон по-козлиному пел псалмы и вскидывал ноги, как засидевшийся заяц. Поверх шарахалась луна и голые кроны деревьев. В глубине, за сугробами, дергались призрачные тени. Ветки акаций цеплялись за одежду. Колко и больно хватался мороз, и они с Африканцем едва успевал за юрким Падамелоном. Потом внезапно все втроем вывалились на опушку и остановились. Светало. Дальше, за кромкой леса, начинался город. Порывы ветра доносили запахи стылого камня и давнишней гари.

Не любил Он эти города, хотя, говорят, кто-то и приспособился к жизни в них – вырастил в себе страх, поклонялся и верил ему – с лицами напереворот, с языками до плеч, с головами набекрень. Глупые, сытые, животные по сути, по природе.

Где-то за горизонтом вспучилось розовое марево и загрохотало.

Падамелон, кряхтя, сделал глоток и сунул в руки, что означало одно – «Пей!»: «Теперь нас никто не охраняет». Где-то в складках разодранного бушлата булькал предусмотрительный запас.

– Ни к чему не прикасайся, ни к плохому, ни к хорошему, ни в душе, ни в мыслях, а главное – не думай! – твердил он, а то куда-нибудь врубишься, и тогда все – хана! Напейся и забудь! И никаких книжек, выкинь из головы! Только смотри и запоминай! Собачки – самые безвредные…

Африканец глядел с признательностью и обожанием.

Падамелон просто раздувался от важности:

– Как только притащим «Апельсин» для нашего «Мандарин…» с-с-с… – Прикладывал палец ко рту. – Так, считай, они у нас в кармане…

В голове смутно крутилась мысль: «А что если…» Он отгонял ее и слушал разглагольствования Падамелона.

– «Мандарин» работает, как воронка, стоит раз запустить… Все они тут же… Даже… без разговоров… А «Апельсин» нужен как стартер… – И тут начинал нести такую чушь, такую околесицу, что слушать не хотелось.

Кто-то словно нашептывал:

«Не верь… не верь… Ложь… ложь…»

В шерсти, с копытами, умеющими проходить сквозь и во вне… Неуловимое, невещественное, но живое, близкое, рассыпанное, разлитое во всем и во вся, родное, милое, забытое… безобидное, как котенок, и настырное, как… как… былые привычки…

Марево вдалеке уже гасло. Снова скатывалось в чернильную пустоту. Вот где разгадка, мелькнуло у него. Стоит ли? подумал Он. И ему захотелось плюнуть на все, развернуться и уйти.

Но Он сделал шаг и ступил на дорогу.

Шоссе оказалось расчищенным, словно ночью раза два по нему прошелся грейдер, сгребая на обочины сухие горы снега и оставляя за собой гладкую, укатанную дорогу, на которой ноги скользили, как по льду. Из-за леса выступили крыши зданий. Разве можно было знать, что таится? Некому создавать ни преданий, ни сказок. Облако, первозданная пустота? Быть может, город сам нуждался в чей-то помощи или защите? Он как умел общался и думал, быть может, о том, что влекло людей.

По таким дорогам обязательно должны ездить машины, думал Он, вышагивая по краю, где было не так скользко. Ездить туда-сюда, только чтобы не стоять на месте, не гнить на морозе или под солнцем. Где-то там, в глубине, где хранят остатки былых навыков, действуют по заученному тайные эскадры тайных надежд – мысли и литературные герои.

Утром привозят смену, разогревают мотор, тихо матерясь: «Мать вашу!..», отворяют тяжелые ржавые ворота, давят на акселератор и отправляются в путь. Тени прошлого:

«… – говорил Вольдемар. – У них там и фотоэлементы и разная акустика, и кибернетика, охранников-дармоедов понаставили на каждом углу – и все-таки обязательно каждый год у них какая-нибудь машинка да сбежит. И тогда тебе говорят: бросай все, иди ее ищи. А кому охота ее искать? Кому охота с ней связываться, я спрашиваю? Ведь если ты ее хоть краем глаза увидел – все. Или тебя в инженеры упекут, или загонят куда-нибудь в лес, на дальнюю базу, грибы спиртовать, чтобы, упаси боже, не разгласил…. глаза завяжет… кто как… У одного документы потребуют…»

Падамелон периодически бормотал: