Читать книгу "Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима - Виктор Дэвис Хэнсон"

Выступление Фукидида было агрессивным, тонко спланированным и рассчитанным на отклик широких масс. Он выступал не против империи как таковой и не против союзных взносов, иначе оттолкнул бы от себя большинство афинян. Нет, он жаловался, с одной стороны, на неправедное расходование общих средств на личные замыслы Перикла. Это напомнило друзьям Кимона, которые состояли теперь в Перикловой коалиции, что первоначальная Кимонова политика отринута и извращена. С другой стороны, Фукидид обращался к массовой аудитории, упирая на этические моменты. Используя язык традиционной религии и старомодной морали, он играл на чувствах афинян – ведь многие испытывали неловкость из-за того, что их родной город подчинил своей власти других греков.

Нападки Фукидида вынудили Перикла защищать империю и свою новую имперскую политику перед афинянами. В ответ на основную жалобу он не привел никаких оправданий. Афинянам, по его словам, нет нужды задумываться о деньгах, получаемых от союзников, покуда они обороняют тех от варваров:

«…союзники не поставляют ничего – ни коня, ни корабля, ни гоплита, а только платят деньги; а деньги принадлежат не тому, кто их дает, а тому, кто получает, если он доставляет то, за что получает. Но, если государство снабжено в достаточной мере предметами, нужными для войны, необходимо тратить его богатство на такие работы, которые после окончания их доставят государству вечную славу, а во время исполнения будут служить тотчас же источником благосостояния, благодаря тому, что явится всевозможная работа и разные потребности, которые пробуждают всякие ремесла, дают занятие всем рукам, доставляют заработок чуть не всему государству, так что оно на свой счет себя и украшает, и кормит»[35].

Первая часть этого опровержения отвечала на моральные нападки. Использование имперских средств на афинские нужды не аналогично тирании, утверждал Перикл, но сродни беспрепятственному расходованию платы за труд или прибыли человеком, который трудился по найму. А если нет подрыва моральных устоев, значит, это на совести союзников, что уклоняются от уплаты взносов, тогда как Афины продолжают их защищать. Вторая часть ответа адресована прежде всего простолюдинам, благополучие которых напрямую зависело от империи, напоминала им на простейших примерах, что все это лично для них означает.

Афиняне отлично поняли Перикла, и в 443 г. до н. э. он призвал к остракизму; это был одновременно «референдум» о доверии Периклу и о доверии его политике. Фукидида присудили к изгнанию, а Перикл обрел новую степень политического влияния. Народ поддержал его, не в последнюю очередь из-за благ, обеспеченных империей.

Концепция империи вряд ли завоюет сторонников в современном мире, а слово «империализм», производное от «империи», приобрело уничижительный смысл едва ли не с самого своего появления в XIX веке. Оба термина означают доминирование, обеспеченное силой или угрозой применения силы, над чужим народом в структуре, которая эксплуатирует подданных к выгоде правителей. Несмотря на тенденциозные попытки использовать термин «империализм» применительно к любой крупной и могущественной стране, которая давит своим авторитетом слабых, более нейтральное определение на основе исторического опыта требует политического и военного управления, чтобы оправдать такую терминологию.

В этих своих взглядах люди нашего времени уникальны среди всех, кто жил на планете с дня рождения цивилизации. Однако, если мы хотим понять империю Афин времен Перикла и отношение к ней, нам следует учитывать громадную пропасть, отделяющую их воззрения от современных. Для них это был повод для гордости и восхваления, но в некоторых отношениях он вызывал смущение и, по крайней мере у отдельных афинян, стыд. Перикл сам не единожды испытывал эти чувства и рассуждал о них с необыкновенной честностью и прямотой, хотя ни он, ни афиняне не были в состоянии разрешить все двусмысленности данной ситуации.

Афиняне неоднократно признавали непопулярность собственного правления, и историк Фукидид, современник событий и человек выдающейся наблюдательности, не преминул упомянуть об этом. В начале войны, писал он, «общественное мнение в подавляющем большинстве городов склонялось на сторону лакедемонян (между прочим, потому, что они объявили себя освободителями Эллады). Все – будь то отдельные люди или города – по возможности словом или делом старались им помочь… Таким образом, большинство эллинов было настроено против афинян: одни желали избавиться от их господства, другие же страшились его»[36].

Перикл в полной мере осознавал эти чувства и понимал этические последствия и практические проблемы опасности, которую они сулят. Тем не менее он никогда не колебался в отстаивании своего курса.

В 432 г. до н. э., когда угроза войны сделалась явной, афинское посольство прибыло в Спарту, якобы «по иным делам», но в действительности для того, чтобы изложить позицию Афин перед собранием спартанцев и их союзников. И доводы послов находились в полном согласии со взглядами Перикла. Послы утверждали, что афиняне обрели свою империю благодаря стечению обстоятельств, не ими подготовленных, а обеспеченных природными свойствами человеческого характера. С одной стороны, указывали послы, «нашу державу мы приобрели ведь не силой, но оттого лишь, что вы сами не пожелали покончить с остатками военной силы Варвара в Элладе. Поэтому-то союзники добровольно обратились к нам с просьбой взять на себя верховное командование. Прежде всего дальнейшее развитие нашего могущества определили сами обстоятельства. Первое – это главным образом наша собственная безопасность; затем – соображения почета и, наконец, выгода. Наша собственная безопасность требовала укрепления нашей власти, раз уж дошло до того, что большинство союзников нас возненавидело, а некоторые восставшие были даже нами усмирены. Вместе с тем ваша дружба не была уже прежней; она омрачилась подозрительностью и даже прямой враждой; отпавшие от нас союзники перешли бы к вам, что было весьма опасно для нас. Ведь никому нельзя ставить в вину, если в минуту крайней опасности он ищет средства спасения»[37].

Напротив, продолжали послы, афиняне поступили так, как наверняка поступили бы и спартанцы, сохрани те свое лидерство. И в этом случае они тоже сделались бы ненавистными другим. «Таким образом, нет ничего странного или даже противоестественного в том, что мы приняли предложенную нам власть и затем ее удержали. Мы были вынуждены к этому тремя важнейшими мотивами: честью, страхом и выгодой»[38].

Перикл, конечно, полагал, что обстоятельства сделали возникновение империи неизбежным, а основной побудительной причиной действий афинян после Платей и Микала был общий страх перед возвращением персов. Союз добился успеха, затем скрепляющие узы ослабли, афиняне единственные по-прежнему боялись нового прихода персов, а заодно – распада союза. Когда спартанцы стали проявлять враждебность, афиняне испугались, что их союзники дезертируют к новому противнику. Принуждение, необходимое для решения всех этих проблем, и породило ненависть, а потому было уже слишком опасно отказываться от власти, как Перикл позднее объяснял афинянам: