Читать книгу "Лаврентий Берия. Оболганный Герой Советского Союза - Евгений Толстых"

На второй день после возвращения из командировки, поздно вечером ему позвонил главный редактор «Правды» Мехлис и предложил подписать небольшую заметку. По словам Хрущева, он долго отказывался, ссылаясь на то, что не он, мол, ее писал, но потом согласился.

Теперь слово Хрущеву.

«А назавтра вышла «Правда» с этой корреспонденцией. Это был гром среди ясного неба. Забурлила Промакадемия, были сорваны занятия, все партгрупорги требовали собрания. Секретарь партийной организации Левочкин вынужден был провести его.

Партийная ячейка раскололась. Хозяйственники в академии были аполитичные люди, а некоторые – просто сомнительные лица. Кое-кого из них я знал: наши были, донецкие. Приходили они ко мне и говорили: «Что ты склоку заводишь? Что тебе нужно?» Я отвечал: «Слушай, ты же ничего не понимаешь, кто такие «правые» и кто такие «левые».

Это собрание было самым бурным. На нем-то меня и избрали в президиум, и я стал председателем собрания… Собрание закончилось тем, что были отозваны все ранее избранные делегаты – Бухарин, Рыков… Все, кроме Сталина. После чего избрали новых делегатов, в том числе и меня.

Меня избрали (не помню, каким большинством) в бюро и секретарем партийной организации. Тогда мы развернули активную деятельность по борьбе с «правыми». Шум пошел по Москве, что в Промакадемии идет борьба».

Почему Мехлис позвонил Хрущеву? От кого и что он слышал о нем? Есть все основания предполагать, что от Кагановича и жены Сталина. Первый являлся его покровителем, а вторая – свидетельницей хрущевской выходки по защите линии партии во время занятий. Ясно одно, что с этой, не им написанной заметки, опубликованной в «Правде», началась его импульсивно-взбалмошная деятельность в Промакадемии. Избрание Никиты Сергеевича секретарем партийной организации вскружило ему голову. Он мстил всем, кто раньше подшучивал над ним или голосовал против его кандидатуры.

– Какая твоя линия? – спрашивал он у слушателя Пахарова, члена партии с 1903 года. До поступления в академию Пахаров был директором Юзовского завода и, естественно, Никита видел его только издали. В академии Пахаров просто не замечал Хрущева.

– Почему ты молчишь? – наступал Никита, поглядывая на жену Сталина. – Я знаю, почему ты молчишь. Ты правый.

– Какие у тебя есть для этого основания? – спрашивал обвиняемый.

– У меня есть все основания, – с улыбкой говорил Хрущев, – но тебе о них я пока не скажу.

Это был явный шантаж. После такого разговора Пахаров долго не мог прийти в себя, ломая голову, где и когда он что-то сделал не так или сказал не то.

Спустя более тридцати лет Хрущев в воспоминаниях, не стесняясь, расписывал, как он ловко расправился со слушателем академии Макаровым, членом партии с 1905 года. «Он (Макаров), – писал Хрущев, – официально не объявлял, что он заодно с «правыми», но поддерживал «правых» и против них нигде даже не заикался. Видимо, он договорился с «правыми», что будет вести себя несколько скрытно, не выдавать себя сторонником оппозиции. Считалось, что он вроде бы стоит на позиции генеральной линии партии, а на самом деле он своей деятельностью способствовал усилению группы Угланова, Бухарина и Рыкова».

Теперь можно легко представить, что пришлось пережить Макарову. Он не выступал против генеральной линии партии, а Никита обвинял его, что он заодно с правыми. Он не вел никаких переговоров с оппозицией, а Хрущев, не располагая никакими фактами, заявил, что он «договорился с «правыми» не выдавать себя их сторонником».

– Ты хитрый человек, – делал вывод Хрущев, – но я тебя разоблачил: ты – бухаринец.

На основании одних хрущевских подозрений Макарова исключили из партии и отчислили из академии.

– Что-то у тебя глаза бегают, – говорил Хрущев, встретившемуся с ним в коридоре слушателю академии, – сразу видно, что ты рыковец. Меня не проведешь. Я все по глазам вижу. Ты правый.

Позже, когда он будет говорить о культе личности, этот метод разоблачения врагов по «бегающим глазам» он припишет Сталину.

Уже в академии Хрущев испытывал свое мощное оружие, которым будет пользоваться всю жизнь – шантаж, ложь, клевета…

Вот одна из объяснительных, написанная слушателем академии, которого Никита обвинил в оппозиционной деятельности: «В ответ на оглашение Хрущевым, что я веду на швейной фабрике явно фракционную работу и что брат у меня бывший белый офицер, с которым я поддерживаю связь, категорически отрицаю и заявляю, что это наглая ложь».

Есть основания полагать, что Никиту ознакомили с этой объяснительной. Зная, на что способен Хрущев, мы можем легко представить, какой между ними состоялся разговор. Безусловно, Никита стоял на своем, а обвиняемый на своем.

– Тебе придется доказать, что ты не оппозиционер и не поддерживаешь связь со своим белогвардейским братом.

– А как это сделать? – спросил мнимый фракционер. – Это все равно, что я должен доказать, что я не верблюд.

– Насчет верблюда я не знаю, как ты можешь доказать, что ты не верблюд, – говорит Никита, – а вот линию партии ты не поддерживаешь.

Переубедить в чем-то Никиту было невозможно. У него была своя логика, свои оценки. «Два месяца нахожусь под ударами, – прямо заявляла очередная академическая жертва, – что вы от меня хотите?»

В академии Хрущев почувствовал всю силу партийной власти. Не имея способностей и желания учиться (правда, в своих мемуарах он пишет, что очень хотел), Хрущев превратил академию, что называется, в дискуссионный клуб. На заседаниях партийного бюро и собраниях перестали обсуждать вопросы, связанные с учебой, а то и дело, а чаще всего без всякого дела, отыскивали, клеймили, исключали из партии и «выбрасывали» из академии «правых». У обвиняемых под давлением вымогали признания. Хрущев охотно верил слухам и клевете и не принимал никаких оправданий. Собственно, в академии он организовал моральный террор. Ломал слабых, шантажировал и клеветал на сильных.

(Справка. В начале 1930-х годов Хрущев был секретарём парторганизации в Промакадемии. В ней же состояли студентки Надежда Аллилуева (жена Сталина), Дора Хазан – жена Андреева, Мария Каганович, Полина Жемчужина – жена Молотова. Аллилуева рассказав Сталину о молодом, энергичном секретаре, способствовала продвижению Хрущева по партийной лестнице).

Вот что писал Хрущев в своих «Воспоминаниях»:

«Сталин наблюдал за моей деятельностью через Надежду Сергеевну, с которой я учился, был на равной ноге. Она видела меня каждый день и с уважением относилась ко мне, к моей политической деятельности. Об этом она рассказывала Сталину, и это послужило основой доверия ко мне… Говорить о любви со стороны этого человека – это слишком сентиментально и для него нехарактерно, но он, безусловно, проявлял ко мне большое уважение. Это уважение выражалось в поддержке, которую он мне всегда оказывал. Я познакомился с Надеждой Сергеевной в Промакадемии. Потом, когда я уже стал работать в Московском комитете, то неоднократно Сталин приглашал меня на семейные обеды…»