Читать книгу "Мемуары "власовцев" - Александр Окороков"

По снегу с выбоинами пошлёпали дальше. Направо — здание Кадетского корпуса, заново выкрашенное в розовый цвет. Дальше длинное здание Николаевского артиллерийского училища, а ещё дальше — здание Николаевского пехотного училища. Вошли во двор, но там какое-то немецкое учреждение, мы вернулись обратно. Только над главным входом красуется по-прежнему николаевский орёл с распростёртыми крыльями, как и в моё время.

Налево — предместье Соломенка, куда нас водили на топографические съемки, — застроено домами, а Соломенское кладбище снесено. Недалеко от вокзала по Жилянской улице — Ботанический сад…

На обратном пути зашли в Адресный стол, навести справки о тётушке нашего Артюхова. Директор любезно нам принёс с сотню карточек с подходящими фамилиями: Артюшкин, Артюшенко и так далее. Найдя подходящие карточки, пошли разыскивать, но безрезультатно: или домов этих нет, или таких никто не знает.

В целом впечатление от когда-то прекрасного Киева угнетающее. Те же дома, что были 25 лет тому назад, но только запущены, постарели, без ремонта. Вид всё тот же, что и во всех виденных мною городах и деревнях бывшей России. Улицы, хотя и очищены от снега, с изношенными тротуарами, но очищают их женщины. Трамваи не ходили, лишь изредка пройдет военный грузовик. Спросил соседей, где можно было бы купить знак киевского Николаевского пехотного училища? Они сказали, что нужно идти на Подол, где вещи старые продаются в «рассыпку» — рассыпаны на мешках и можно там случайно найти самые неожиданные вещи. Но пойти на Подол не удалось, как не успел пройти и километров за восемь к Лавре — передать поручение родным той семьи из деревни, где я занимался агитацией среди молодежи и милиционеров.

Ужин в Уффичио в этот день очень затянулся, так как полковник был в ударе, рассказывая о своих впечатлениях о советских «вождях». Нам сказали, что завтра мы выезжаем в Гомель, и поэтому мы попросили разрешения удалиться восвояси. Полковник очень мило попрощался с нами. За ужином сидел какой-то соттотененте — латыш с козлиной бородкой; говорили, что он бывший русский кавалерийский офицер, был переводчиком и зверски обращался с населением. Мы его больше не видели. Обрадовались, что в числе предназначенных в Гомель не фигурировал «губернатор» Александр Александрович Селиванов. Вероятно, адъютант капитан Фрескура всё-таки смог его сплавить во Львов.

Пообедали в Уффичио и пришли домой. Хозяйка нам говорит, что против её дома итальянцы продают бочку вина в 500 литров — как раз там помещается наша часть. Тоже занимаются коммерцией…

Гомель

«— Вы куда едете? — В Баден-Баден. А Вы? — В Гомель-Гомель!..»

26 февраля в 6 часов утра мы — трое русских «испанцев» и Фиакко («албанец» Фиалковский[17]) — на крытом грузовике выехали из Киева, где пробыли неделю. Какая это была радость для меня! В Киеве я не только был в Николаевском пехотном училище, но и проезжал через него в гимназию в Острогожск, куда ездил в 1918 году искать брата, участвовавшего в 1-м Кубанском походе, в Ростов и в Новочеркасск, возвращался затем на Волынь, сопровождая брата, который после похода заболел тифом, и через Киев же в июле 18-го года ехал обратно в Новочеркасск для поступления в Добровольческую армию…

Нас вёз итальянский офицер из нашего Уффичио штаба 8-й армии. До Гомеля от Киева — 265 километров, шоссе, как стрела из булыжников, но середина вымощена кирпичами для автомобильного движения. Сплошной лес, но по обеим сторонам дороги метров на сто он вырублен — говорят, что это мера предосторожности против партизан. Проехали Чернигов, не останавливаясь, я там был в первый раз. Город основательно разрушен, старинная крепость со старыми пушками на валах. Едем в Белоруссию, о которой нам везде говорили, что там много съестных продуктов, особенно картофеля.

В час дня прибыли в Гомель, который до революции считался второй еврейской столицей после Бердичева. Через Гомель я проезжал во время Великой войны, когда нашу 81-ю дивизию перебрасывали на юго-западный фронт, а потом под Ригу.

Мы первые итальянцы, приехавшие в Гомель, так как штаб 2-го корпуса прибудет только через несколько дней. Остановились на окраине, на Будённовской улице. Наши пошли искать квартиру, а я остался, так как у меня было нечто вроде гриппа. Пока они ходили по домам, я тоже зашёл в один дом. Мальчик лет 12-и сидит над книгами, разговорился с ним. Занимается по русским учебникам, а на полке лежит куча книг на белорусском наречии. Мальчик мне объяснил, что недавно преподавание велось в школах по-белорусски, но это отменили и снова ввели русский язык.

Пришёл Селиванов и говорит: «Нашли квартиру у богомазов». Это на Будённовской улице, 36 — довольно большой дом, комнат пять. Хозяева — отец и зять — пишут иконы для крестьян, приезжающих из деревень, им за это привозят продукты. Весь дом уставлен иконами. Очень милые хозяева, приняли нас, как родных. Хозяин — бывший советский капитан, попавший в плен и отпущенный на свободу (немцы отпускали домой тех, кто жил вблизи). В прошлом — граф Корбут, женился на дочери лесника и был отвергнут семьёй. Зять — бывший машинист на паровозе, служил у немцев, но так как немец его ударил, то он постарался уйти со службы. Жена его, хозяйская дочка, только что родила девочку, буквально несколько дней назад — я ей преподнес несколько парижских губных карандашей.

Гомель — вероятно, единственное место в зоне, оккупированной немцами, где существует свободная торговля. Это главный город Гомельской губернии, и губернатор, доктор Шварц, оказался прекрасным администратором. Ежедневно на базар съезжаются жители окрестных деревень, а к вечеру разъезжаются, так как каждый вечер налетает советская авиация, а иногда ещё и ночью. В каждом доме радиоприёмник — диск (тарелка), и перед налетом объявляется: «По Гомелю объявляется тревога».

Мы с Селивановым устроились у «богомазов», а Сладков — единоличник — в доме напротив: все комнаты уставлены пальмами, некоторые загнулись под потолком…

Город большой, до войны было 160 тысяч населения. При эвакуации исчезли главным образом евреи, при нас никого из них не было. Центр города снесён с лица земли — километра полтора квадратных ни одного дома, лишь кучи мусора. Это были советские учреждения, власти бежали, а жители растащили — сначала окна и двери, а потом и остальное, ни одного кирпича не осталось. Но окраины уцелели, городские домики, наверное, построены ещё до революции. Последний налёт авиации был дня два тому назад, и мы несколько дней жили спокойно. До центра — километра три, и мы выходили на крылечко дома наблюдать, как советская авиация громила вокзал и район товарной станции.