Читать книгу "Яков Блюмкин. Ошибка резидента - Евгений Матонин"

Магазины и лавки почти сплошь были закрыты. На дверях висели успевшие заржаветь замки. В тех же из них, что оставались открытыми, отпускали пшено по карточкам да по куску мыла на человека в месяц. Зато вовсю преуспевали спекулянты. Из-под полы торговали чем угодно, в любых количествах, начиная от полфунта сахара или масла до кокаина, от драных солдатских штанов до рулонов превосходного сукна или бархата. Давно не работали фешенебельные московские рестораны, закрылись роскошные трактиры, в общественных столовых выдавали жидкий суп да пшенную кашу (тоже по карточкам)».

В это время, когда не только столица Советской России (правительство во главе с Лениным переехало в Москву из Петрограда в марте 1918 года), но и вся страна находилась «между небом и землей», в Москве появился Яков Блюмкин. Произошло это в мае.

Тогда отношения между левыми эсерами и коммунистами становились все более и более напряженными. С одной стороны, Партия левых социалистов-революционеров оставалась самой мощной небольшевистской силой, которая поддерживала Октябрьскую революцию, с другой — все больше превращалась в партию оппозиции. Прочие крупные партии — кадеты, меньшевики, народные социалисты, правые эсеры — к лету 1918 года на территории Советской России были фактически загнаны или уже загонялись в подполье. Даже анархисты — верные союзники большевиков по Октябрю — были разгромлены как политическая сила в апреле 1918-го под предлогом борьбы с бандитизмом. В общем, левые эсеры остались с большевиками один на один.

Несмотря на то что в марте 1918 года, после заключения Брестского договора, левые эсеры вышли из состава Совнаркома, то есть правительства, и критиковали большевиков за «мир с империалистами», рвать с ними окончательно они не собирались. На II съезде ПЛСР в апреле развернулась бурная дискуссия: нужно ли было «уходить от власти»? Многие видные деятели левых эсеров осуждали этот акт. Даже Мария Спиридонова заявила, что большевики «не изменяют социальной революции, а только временно пригнулись вместе с народом, не имея в руках никаких сил и возможностей защищать целиком все наши завоевания». Впрочем, большинством голосов делегаты все равно одобрили выход своих однопартийцев из советского правительства.

Вопрос о Брестском договоре и необходимости ради спасения революции следовать условиям «похабного», по определению Ленина, мира с Германией был тогда одним из самых больных. Некоторые «левые коммунисты» рассматривали возможность создания оппозиционной Ленину коммунистической партии. Один из их лидеров, Николай Бухарин, рассказывал в 1923 году, что весной 1918-го левые эсеры предлагали им арестовать Совнарком вместе с Лениным, а главой нового правительства назначить «левого коммуниста» Георгия Пятакова.

Правда, по другой версии, это предложение было просто «товарищеской шуткой», в которой, если поверить в ее достоверность, отразилась вся противоречивость отношений большевиков и левых эсеров. Тогда один из вождей ПЛСР Прошьян якобы сказал «левому коммунисту» Радеку: «Вы всё резолюции пишете. Не проще ли было бы арестовать на сутки Ленина, объявить войну немцам и после этого снова единодушно избрать тов. Ленина председателем Совнаркома». И далее объяснил, что Ленин как революционер, будучи вынужденным защищаться от наступающих немцев, всячески ругая левых эсеров и «левых коммунистов», тем не менее лучше кого бы то ни было поведет оборонительную войну.

Позже, когда об этом «плане» рассказали самому Ленину, он от души хохотал над ним. (При Сталине бывшим «левым коммунистам» и левым эсерам стало не до шуток — в намерении арестовать и убить Ленина их обвиняли уже более чем серьезно.)

Левые эсеры были не меньшими, чем их друзья-соперники большевики, ревнителями мировой революции. Ждать они не хотели и стремились «подтолкнуть» ее развитие. Как и у всех искренних революционеров, в то время особую ненависть у них вызывал «германский империализм» в связи с ситуацией на Украине. После подписания Брестского мира там фактически установилась немецкая диктатура, которую не могли «прикрыть» марионеточные украинские режимы. К тому же противников ленинской политики «передышки» в войне с Германией терзала еще одна мысль — им казалось, что Москва ради самосохранения попросту предала украинских революционеров, которые в начале 1918 года уже начали брать власть в свои руки. А теперь такие же революционеры во главе с самим Лениным заставляли сдать ее немцам.

Эти противоречивые чувства терзали не только левых эсеров, но и представителей других партий, в том числе многих большевиков. Однако именно руководство ПЛСР решило взять на себя подготовку решительного удара по «штабам мирового империализма».

Проходивший 17–25 апреля 1918 года II съезд партии левых эсеров одобрил применение «интернационального» или «центрального» террора против «империалистических лидеров». В числе потенциальных «объектов» значились, к примеру, кайзер Вильгельм II, гетман Украины Скоропадский, посол Германии в РСФСР граф Мирбах, главнокомандующий группой армий «Киев» и глава оккупационной администрации занятых германскими войсками областей Украины генерал-фельдмаршал фон Эйхгорн.

Более того. Историк Ярослав Леонтьев разыскал в архивах запись выступления бывшего члена ЦК партии левых эсеров Владимира Карелина в марте 1921 года на заседании исторической секции московского Дома печати. Карелин рассказывал, что «центральный террор» должен был быть направлен против представителей «обеих враждовавших между собой империалистических коалиций» — в списке «объектов» значились также президент США Вильсон, премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж, премьер-министр Франции Клемансо. В Англию и Германию, по словам Карелина, были посланы члены партии для организации терактов. Они должны были установить связь с революционерами этих стран.

В Германию нелегально отправились видные члены партии Григорий Смолянский и Ирина Каховская — бывшая политкаторжанка, одна из основателей партии левых эсеров. В группе был и балтийский матрос Борис Донской, прошедший любопытную идейную эволюцию — от толстовца до левого эсера-террориста. Там они встретились с лидерами революционной германской партии «Союз Спартака», но спартаковцы отговорили их от идеи покушения на кайзера Вильгельма, поскольку оно может быть неправильно понято — в нем могут усмотреть «национальную месть побежденного русского народа победителю». И, по словам Карелина, именно спартаковцы подали мысль о покушении на Мирбаха и Эйхгорна.

Ради устранения подобных фигур и тем самым приближения «мировой революции» среди левых эсеров наверняка нашлось бы немало людей, готовых пожертвовать своей жизнью. Мария Спиридонова называла такие настроения «голгофизмом» — желанием принести себя в жертву на алтарь революции, «когда идут на самопожертвование самые энергичные, пламенные группы, которые заражены чисто интеллигентской психологией, рассуждая так, что если себя принести в жертву, то, как у Чехова, через 200–300 лет расцветет прекрасный сад». Ей ли, Марии Александровне, не знать и не понимать этих людей! Она сама была такой.

Но пока левые эсеры клеймили германский империализм и «соглашателей-большевиков», в стране разгоралась Гражданская война.

Двадцать шестого мая 1918 года в Челябинске против советской власти восстал Чехословацкий корпус (сформированный из военнопленных в ходе мировой войны), который в это время перебрасывали в эшелонах по Транссибирской магистрали во Владивосток. Восстание почти сразу же охватило большую часть Сибири, Дальнего Востока и Поволжья, поддержанное антибольшевистскими силами. 29 мая военное положение было введено в Москве.