Читать книгу "Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма - Борис Илизаров"

* * *

Можно подумать, что в конце концов мы пришли к фаталистическому, гегельянско-марксистскому взгляду на историю, в которой господствуют силы, мало подвластные человеку. Это совершенно не так. Напротив, те формы социальной мобилизации, о которых мы говорим, не могут кристаллизоваться сами по себе, но могут быть сознательно использованы или так же сознательно не использованы политическими лидерами — вождями человечества. Они могут быть ими изощренно усовершенствованы или, наоборот, применены в самых древних, грубо-примитивных формах. И чем больше у лидера власти, чем больше у него воли к этой власти (проще говоря, силы), тем большей свободой исторического выбора он обладает. Но, как известно, беспредельная свобода даже сверхвыдающейся личности чревата полной несвободой всех членов общества. Диалектика общественного развития коварна и прихотлива и далека от закономерностей ровно настолько, насколько в ней начинают господствовать человеческий дух и воля. Демократические общества с сильными устоявшимися традициями исторически себя тем и оправдали, что в большей степени живут по законам внутреннего развития, а не по прихоти очередного властного кумира, который может оказаться на поверку бездарем или еще хуже — социальным садистом и вивисектором.

Отцы-основатели, политические гении или олигархи — не важно кто, но обладающие реальной властью, могут раскрутить маховики или установить сильнейшие ограничители на развертывание тех или иных механизмов тоталитарного, социалистического, националистического, демократического, авторитарного или иного свойства. Сталин был одним из тех, кто умел раскручивать до невероятных скоростей нужные ему маховики, а при необходимости и притормаживать их. И здесь неумолимо встает неразрешимая проблема взаимоотношения государства и личности, государственной власти и человеческой морали.

Ни Моммзен, ни С. Соловьев, ни Тацит и Ариан, ни другие современные и древние историки не знали, как быть, как вывести за скобки, например, проскрипционные списки, широко применявшиеся «блестящим» Августом, санкционировавшим массовые убийства рядовыми гражданами своих же соотечественников, политических противников диктатора? Как быть с бессмысленно жестокими поступками перепившегося «солнечноликого» юноши Александра Македонского, сжегшего Персеполь с жителями и заколовшего лучшего друга? Как забыть, как затушевать не то что страницы, а целые главы истории Петра I, которые он собственноручно вписал массовыми казнями, фантастическими пытками и смертельным мучительством родного сына, гораздо менее порочного, чем отец? А вот Сталин, кажется, собственной, единственно здоровой правой рукой никого не пытал, все его дети умирали не по его вине, а сомнения в отношении причин смерти второй жены — всего лишь молва. Но не домыслы и не молва — прекрасно налаженная машина невиданного государственного террора у этого, без всякого сомнения, неординарного социального инженера. Ну а чем его «проект» порочнее проекта изобретателя водородной бомбы (А. Сахаров), или динамита (А. Нобель), или меча и лука (автор неизвестен)?

Как быть? Можно, конечно, вслед за сонмом достопочтеннейших историков лукаво убрать с глаз долой, скрыть в тени их без преувеличения великих деяний многочисленные моральные извращения «совершеннейших» исторических героев, сославшись все же на некоторую несовершенность человеческой натуры вообще. А можно поступить и по-другому. Например, вслед за некоторыми идеологами русского старообрядчества, вслед за Л. Толстым, Н. Бердяевым, С. Франком и другими искреннейшими христианскими мыслителями, за атеистическими теоретиками анархизма М. Бакуниным и П. Кропоткиным, вслед за К. Марксом и, конечно, вслед за Христом искать и находить неизлечимый порок в самом государственном общежитии человечества. С убежденностью исстрадавшейся души Бердяев писал: «Мы тут имеем дело с мировым принципом, с явлением мирового значения. Из Евангелия следует, что царствует всегда “князь мира сего”, что он становится во главе государств и империй. Но “князь мира сего” не есть нейтральное лицо, помещенное в нейтральную зону между царством Божиим и царством дьявола, это есть лицо в высшей степени агрессивное и наступательное, всегда посягающее на свободу духа и на сферу царства Божия».

Обозначив государство, причем любое государство, всегда и везде исключительно сферой интересов дьявола, Бердяев говорит о неизбежности грехопадения человека, включенного (а по собственной ли воле? — Б.И. ) в темную сферу государственности. «Произошел радикальный разрыв между моралью личной, особенно моралью евангельской, христианской, и моралью государственной, — продолжает Бердяев, — моралью царства, моралью практики “князя мира сего”. То, что почиталось безнравственным для личности, почиталось вполне нравственным для государства. Государство всегда пользовалось дурными средствами, шпионажем, ложью, насилием, убийством, различия тут бывали лишь в степени… Никто не мог никогда толком объяснить и оправдать, почему несомненные пороки и грехи для личности — гордость, самомнение, эгоизм, корыстолюбие, ненависть, кровожадность и насильничество, ложь и коварство — оказываются добродетелями и доблестью для государства и нации. Это есть самая большая ложь мировой истории» [51]. Он прав. И я не знаю, что здесь можно возразить, разве только задать вопрос: где выход, как человечеству (или хотя бы нам) жить дальше? С ответа на этот вопрос начинается очередной тур очередного бега по кругу, на завершающем этапе которого вас (новое поколение) встретит очередной «добрый человек» с теми же вопросами, а точнее — единственным вопросом: «Что есть истина?» Как бы вновь не перепутать очень реального «божественного Кесаря» с Богом, которого, возможно, и нет? Скоро ваш черед, господа!

Многие поколения историков столетиями будут разбираться с очередной грандиозной «ложью» мировой истории, в том, как она набухала в период столь же грандиозного сталинского строительства «социализма» в СССР. По словам В. Молотова и А. Голованова, Сталин в 1943 году как-то с горечью бросил: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет ее!» [52] Простим несостоявшемуся поэту жалостливое отношение к своей посмертной судьбе, правда, не лишенное исторического оптимизма. Но и возразим его тени — люди от века засыпают трупы прахом, то есть «мусором», а иначе — беда. Трупы, конечно, не воскресают, но грозят разложением. Ведь как будто именно по этому поводу сетовал вами признанный пророк и классик: «Традиция всех умерших поколений как кошмар тяготеет над мозгом живущих» [53]. Для нас это повторение, эта традиция-кошмар есть традиция сталинизма, возникшая задолго до того, как родился одноименный герой. Передо мной лежит корявый дореволюционный перевод процитированной книги Маркса из вашей, вождь, библиотеки, и я достоверно вижу, что вы читали эти строки, как всегда, с карандашом в руке [54]. Томас Карлейль, бесшумно открывший новую эпоху мировой историографии, заметил по поводу ухода со сцены очередного исторического героя: «Кто не знает, что человек смертен, но ведь иногда бывает и так, что со смертью человека безвозвратно рушатся созданные волшебные чары, а саму волшебницу вихрь уносит куда-то далеко-далеко, в бесконечность. И вместе с нею навсегда исчезают и подземные духи, не оставив после себя ничего, кроме запаха серы» [55]. Но одинаково ли справедливо сказанное и для волшебницы-француженки, и для чародейки-россиянки? Здесь, пожалуй, я все же решусь отстаивать приоритет национальных особенностей.