Читать книгу "Юсупов и Распутин - Геннадий Седов"

— Здравствуй, голубчик! — потянулся с поцелуем.

Он невольно отпрянул.

— Не боись, не укушу, — старец уселся за стол, взял протянутый хозяйкой стакан с блюдцем.

— Сладкий? — осведомился.

— Как вы любите, Григорий Ефимович.

— Сладкий, сладкий… — старец с шумом потянул из блюдца, кольнул в его сторону острым и пытливым взглядом сквозь сальную прядь волос: ухмылка на лице, волчий прищур. — А вот он не сладкий. Грешен, бес кружит рядом. Евангелие помнишь? — погрозил пальцем. — Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится…

— Вы бы, Григорий Ефимович, — поспешила перевести разговор в другое русло Любовь Валериановна, — воздействовали на Машу. Вбила себе в голову, что светский мужчина — непременно вырожденец. Ни к чему не способный. Отвадила всех, какие были, женихов.

— И верно сделала, — старец глотал ложку за ложкой варенье из вазочки. — Да ча ей с ыми, тонконогими, пачкаться-то? Она невеста божия. — Хищно обласкал взглядом глядевшую на него восторженно Муню. — Вот тебе верный друг! — обернулся к нему. — Слушайся ее, она будет твоей духовной женой. Хвалила тебя. Вы, как я погляжу, оба молодцы, друг друга достойны. Ну, а ты, мой милый, далеко пойдешь, ой, далеко…

Просидел он недолго. Встал, крестясь, из-за стола, глянул кротко на него и стоявшую рядом Муню.

— Не серчай, — произнес, — я к тебе с душой. — Попросишь, помогу. Ложь и лукавство изживай.

На другой день вечером ему принесли письмо от Головиной.

«Милый Феликс Феликсович, — читал, — пишу Вам, чтобы просить Вас никому не показывать тот листок бумаги, который я Вам передала у Али. Ваш новый знакомый был сегодня у нас и просил об этом, да и я нахожу, чем меньше будет разговоров о нем, тем лучше. Я бы очень хотела знать Ваше мнение о нем, думаю, что Вы не могли вынести особенно хорошего впечатления, для этого надо иметь совсем особенное настроение и тогда привыкаешь относиться к его словам, которые всегда подразумевают что-нибудь духовное, а не относятся к нашей обыденной жизни. Если Вы это поняли, то я страшно рада, что Вы его видели, и верю в то, что это Вам было хорошо для Вашей жизни, только не браните его, а если он Вам неприятен — постарайтесь забыть»…

«Уже забыл, — глядел он радостно в окно. — Завтра в путь. Новые впечатления, встречи, друзья. Свобода!»

В светской колонке «The Sunday Times» заметка: «Вернувшийся для продолжения учебы в колледж Крайс-Черч молодой граф Феликс Сумароков-Эльстон, он же князь Ф. Ф. Юсупов-младший, привез с собой русского повара и французского шофера, нанял английского камердинера, экономку и конюха для ухаживания за тремя доставленными из России лошадьми: скакуном для охоты и двумя пони для игры в поло. Не успев приступить к учебе, русский аристократ успел оказаться в центре курьезного происшествия: заведенный им бульдог, сопровождавший князя на примерке у портного, бросился на вошедшего в ателье джентльмена в клетчатом костюме и оторвал ему брючину. Извиняясь за случившееся, Юсупов объяснил поступок четвероногого питомца тем, что бульдог его большой оригинал и терпеть не может рисунков шашечкой».

По прибытии в Оксфорд он снял дом неподалеку от набережной, преобразил его на свой вкус. Поселил у себя приятелей — Жака де Бестеги и прекрасно игравшего на фортепиано Луиджи Франкетти. Кроме бульдога с его шашечными заморочками завел красно-желто-синюю самку попугая. Не успел до конца обустроиться — приглашение на костюмированный бал в Альберт-Холле: отлично, повеселимся! Заказал в Петербурге поспевший к сроку костюм русского боярина из золотой парчи с алыми разводами, произведший на балу небывалый фурор. За короткое время с ним перезнакомился весь Лондон, ведущие английские газеты опубликовали на другой день его портрет.

Потекли дни учебы: лекции, библиотека, лаун-теннис, переписка с родными. Пришло как всегда трогательное письмо от Димы, завершавшего учебу в офицерской кавалерийской школе. Стихи в конце:

«Я вас любил. И не желал Себе иного счастия. Все дни в надежде проживал, Что вы проявите участие В моей судьбе… душой своею Непонятной. Но вы играли жизнию моею, Как вам приятно… Я вас люблю. И трудно мне Без ваших глаз: Что следуют за мной во сне Не один раз… Я жду вас. Все прощаю вам, Что прежде было. И все забуду, все отдам За вас, мой милый».

Он сидел какое-то время задумавшись, стал набрасывать ответный мадригал:

«Ах, Митя, право, не грусти: Ты сердцу моему отрада, Меня, ревнуя, ты прости И не удерживай, — не надо. Ты теплый, милый и родной, И с юных лет тебя я знаю, Судьбой мы связаны одной, И вместе ходим мы по краю… Ну, Митя, право, не грусти… Не трать ты слезы понапрасну: Ревнуя, ты того прости, Кого ты называл прекрасным! Не мыслил я играть тобою, Довольно! Митя, все грустишь? Душой и сердцем ты со мною, А значит, ты меня простишь»…

У него новый приятель, напоминающий индусского принца, — красавец и денди Джек Гордон, принятый в высшем свете. Учится в соседнем колледже, увлекается, как и он, лаун-теннисом. Они наняли две сообщающиеся квартирки на Керзон-стрит и взялись, не откладывая дела в долгий ящик, за придание жилью современного «эдвардианского» стиля. Вывесили на окнах жгучих тонов занавески, стулья приказали обить в парчу цвета фаянса, постелили в гостиных лохматые черные ковры, на столиках лампы синего стекла с оранжевым абажуром — в их свете лица присутствующих приобретали черты фарфоровых манекенов. В спальнях того и другого висели лазурно-голубые занавески, на полу возле кроватей — черные, как и в гостиных, ковры, но в цветочек. Экстравагантно, стильно и ничуть не вульгарно.

Жившая в собственном дворце «Айви-Хаус», в лондонском предместье, Анна Павлова, у которой он несколько раз был в гостях, пожелала познакомиться с его гарсоньеркой. В особенности понравился ей черный ковер.

— Какая прелесть! — ступала грациозно туфельками по мягкому ворсу. — Дайте мне адрес ателье, я закажу себе точно такой же!

Они прекрасно провели время. За окном моросил дождь, стучал в ставни ветер. Сидели после завтрака у горящего камина, говорили всласть. Она попросила его спеть, он снял со стены гитару, глянул вопросительно на гостью:

— Заказывайте, очаровательная.

— «Не возбуждай воспоминанья».

Он пел с чувством, она ему подпевала.

— У вас, Феликс, — сказала растроганно, — в одном глазу бог, в другом — черт.