Читать книгу "Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю - Роберт Д. Каплан"

Факты, связанные с его карьерой архиепископа во время войны, психологически раскалывают сербов и хорватов (и, следовательно, Югославию) сильнее, чем что бы то ни было иное. По этой причине – и чтобы быть честным по отношению к этому человеку – некоторые из этих фактов требуют нашего внимания.

10 апреля 1941 г., вслед за вторжением немецких и итальянских войск, фашисты-усташи провозгласили создание «Независимого государства Хорватия». Реакция архиепископа Степинаца была «радостной», поскольку он считал создание «свободной» Хорватии божественным благословением на тринадцатый век с начала формирования тесных уз Хорватии с Римской церковью. 16 апреля он нанес официальный визит лидеру усташей Анте Павеличу. 28 апреля в послании хорватскому духовенству он писал:

Настали времена, когда говорит не язык, а кровь с ее мистической связью со страной, в которой мы появились на свет Божий. ‹…› Разве надо говорить, что теперь кровь струится быстрее по жилам, что сердца в груди бьются чаще… Ни один честный человек не может отрицать этого, ибо любовь к своему народу прописана в законах Божьих. Кто может упрекнуть нас, если мы как духовные пастыри внесем свой вклад в гордость и радость народа… В этом легко видеть руку Божью.

Нельзя сказать, чтобы Степинацу нравились немцы или что он доверял им. Нацистскую идеологию он считал «языческой». Но на протяжении многих лет у него выработался маниакальный страх перед коммунизмом, и он, как и многие его современники в Ватикане, усматривал связь этой идеологии с Русской православной церковью и, по ассоциации, с православной церковью Сербии. В 1935–1936 гг., когда он был архиепископом-коадъютором, под его влиянием полуофициальная газета хорватской церкви Katolicki List агрессивно нападала на «иудомарксистов» в России, «чуждых народу, над которым захватили власть». Но к 1937 г. Степинац увидел, что нацисты превратили традиционный антисемитизм, с которым он вырос, в нечто гораздо более экстремальное. С тех пор из антикоммунистических выпадов Katolicki List исчезли антисемитские мотивы.

Такая двойственность была трагически типична для архиепископа. Например, когда усташи, через месяц после прихода к власти, приказали всем хорватским евреям носить специальные отличительные знаки, Степинац в частной беседе с министром внутренних дел Андрием Артуковичем (который потом найдет прибежище в Соединенных Штатах) сделал предложение о том, чтобы евреи покупали эти знаки, как бы возмещая государству расходы на их выпуск, но на самом деле не обязаны были их носить. Затем Степинац выступил с требованием, чтобы все меры против евреев и сербов, особенно детей, выполнялись «гуманным» образом.

На этой развилке Степинац обладал настолько бесчувственной наивностью, что его осведомленность граничила со слепотой. Приветствуя установление режима усташей, он, например, сказал: «Зная людей, которые сегодня определяют судьбу хорватского народа… мы верим и надеемся, что церковь в нашем возродившемся Хорватском государстве окажется способна совершенно свободно объявить об установлении неоспоримых принципов вечной правды и справедливости».

Архиепископ, очевидно, не сознавал, что Хорватия при усташах стала не более чем марионеточным государством, поделенным между нацистской Германией и фашистской Италией. В «Тройном мифе» Стелла Александер пишет: «Два момента бросаются в глаза. Более всего он опасался коммунизма (особенно более фашизма); и ему было трудно представить, что все, происходящее за границами Хорватии, разумеется, за исключением Святейшего престола, является реальностью».

В то время, когда подразделения усташей-фашистов в соседней Боснии сбрасывали со скал православных женщин и детей, а войска Адольфа Гитлера маршировали по территории Советского Союза, создавали лагеря смерти и совершали всяческие злодеяния, Степинац твердо заявлял: «Весь цивилизованный мир борется против кошмарной опасности коммунизма, который сейчас угрожает не только христианству, но и всем позитивным ценностям человечества».

Александер пишет, что дневниковые записи до начала 1942 г. «ясные». Какие бы сомнения ни возникали у Степинаца в связи с участившимися слухами о государственно организованном насилии против православных сербов и евреев, они смягчались другими действиями лидера усташей Павелича, такими как запрет на вывешивание вызывающих изображений женщин в витринах магазинов и установление кратких тюремных сроков для тех, кто публично богохульствовал или работал в полях по воскресеньям.

Но затем, как показывает Александер в своей книге, Степинац постепенно приходит в ужас от сообщений о массовых убийствах. В результате он начинает понимать правду и обретает свой голос. Выступая перед студентами в марте 1942 г., архиепископ заявляет, что «свобода без полного уважения законов Божьих – пустая фикция». А в одно апрельское воскресенье 1942 г. Степинац встретил диктатора Павелича на ступенях Загребского собора с хлебом и солью. Глядя ему в глаза, архиепископ произнес: «Шестая заповедь гласит: «Не убий». Разъяренный Павелич даже отказался войти в собор[10].

В марте 1943 г., когда усташи приказали всем оставшимся евреям зарегистрироваться в полиции, Степинац заявил на открытой проповеди:

Каждый, независимо от расы и нации, к которой принадлежит… несет в себе печать Бога и обладает неотчуждаемыми правами, лишить которых его не имеет права ни один земной властитель. ‹…› На прошедшей неделе было много случаев видеть слезы и слышать стоны мужчин, крики беззащитных женщин, которым угрожали… потому что их семейная жизнь не подходит под теории расизма. Как представители церкви, мы не можем и не смеем молчать…

Спустя полгода Степинац выражался еще более откровенно:

Католическая церковь не знает о расах, рожденных править, и о расах, обреченных на рабство. Католическая церковь знает все расы как творения Бога… будь то негры в Центральной Африке или европейцы. ‹…› Система расстрела сотен заложников за преступление [которую систематически применяли усташи] – языческая система, которая не дает ничего, кроме зла.

Наконец, в разгар холокоста, архиепископ публично выступил против усташей. Степинац, которому фашисты перестали доверять, а коммунисты ненавидели, отказывался от всех предложений бежать в Рим, хотя прекрасно понимал, что при любом исходе войны он может оказаться подходящим козлом отпущения. Но он и не окончательно порвал с усташским режимом, хотя мог предположить, что такого рода действие могло бы спасти его репутацию. По мнению Александер, Степинац полагал, что такой разрыв лишит его «возможности помогать кому бы то ни было; самым главным было спасти то, что можно спасти». Постепенно с ходом войны Степинац обретал доверие со стороны евреев, сербов и участников Сопротивления, которые видели в нем единственного союзника посреди ада.

С другой стороны, до последних дней войны он продолжал организовывать шествия против богохульства и верил в «честный» аспект движения усташей. На фото, сделанном 22 февраля 1945 г., Степинац обменивается рукопожатиями с диктатором Павеличем. В то время как его отношение к коммунизму всегда было четким и бескомпромиссным, невзирая на риск для себя и других, отношение к преступлениям усташей против человечности искажалось постоянными компромиссами и противоречивыми действиями. Во время войны он скрывал еврейского раввина с семьей на территории собора. После окончания войны встретился и (пусть невольно) помог бывшему начальнику полиции усташей спрятаться от новых коммунистических властей. Он всегда демонстрировал сводящее с ума отсутствие политической проницательности и узость взгляда; это, более чем что-то иное, отличает его от Штросмайера. Степинац искренне верил, что «без преувеличения… ни один народ во время войны не пострадал столь жестоко, как несчастный хорватский народ». Что происходило в остальной Югославии (и по всей Европе) с сербами, евреями, цыганами, мусульманами и другими, просто не представляло для него ни малейшей реальности.