Читать книгу "Магия успеха - Феликс Разумовский"

— Отвали, рыжий, — Прохоров согнал взлетевшего к нему на плечо Рысика и, придвинувшись к аппарату, принялся набирать номер, — не мешай продаваться.

Процесс пошел, — длинные гудки прервались, что-то щелкнуло, и на другом конце линии зазвучал вязкий, словно патока, голос секретарши:

— Добрый день, фирма: «Эверест». Я вас слушаю.

— Мне бы Кузьму Ильича. — Тормоз оскалился в трубку и, пояснив, что беспокоит по личному делу, через минуту услышал знакомый баритон:

— Говорите.

Голос был запоминающийся — напористый, властный, беспощадный, как рык голодного льва, и Серега улыбаться перестал:

— Здрасьте, Кузьма Ильич. Мы встречались позавчерашней ночью. Если помните, вы мне подкинули сто баксов и оставили телефон.

— А, молодой человек из бежевых «Жигулей»? — Память у Морозова сработала мгновенно, и железа в голосе сразу поубавилось. — Как же, как же, черножопые чуть костями не обосрались. Надумали, значит?

— Обстоятельства. — Сквозь стену Тормоз услышал, как страшно застонал Прохоров-старший, и, вздрогнув, быстро прикрыл дверь. — Очень нужны деньги.

— Да, молодой человек, деньги вещь полезная. — Морозов неожиданно рассмеялся, но как-то зло, отрывисто, и, сразу же сделавшись серьезным, приказал: — Сегодня в девять тридцать вечера у клуба «Занзибар». На Петроградской. Если что, подождите.

В трубке раздались короткие гудки, а между тем крики за стеной слились в один утробный вой, полный ярости, боли и ненависти:

— Первый, я третий, первый, сука, я третий, где «вертушки»? Где, блядь, «вертушки»? Первый, у меня две роты «двухсотых», первый, сука, где «вертушки»? Первый…

«Эх, майор, майор, — не раздумывая, Тормоз вытащил „Московскую“ и, нацедив с полстакана, убрал бутылку подальше, — опять у тебя крыша поехала». Не теряя времени, он выскочил в коридор и, по новой припечатав Рысикову лапу, распахнул дверь в отцовскую конуру.

— Батя, как ты там? Спрашивать тут было нечего.

— Первый, сука, пристрелю… «Вертушки»… — Прохоров-старший скорчился в углу и, обхватив голову руками, исходил жутким, пробирающим до костей криком. Что он видел сейчас своими выцветшими, вылезшими из орбит глазами? Заживо отрезанные головы двадцатилетних бойцов? Своего замполита, у которого душманы, привязав веревку к прямой кишке, выдернули внутренности? А может, видел он безглазое лицо первого, так и не обеспечившего тогда поддержку с воздуха? Кто знает…

— Давай, батя, пей. — Тормоз с силой прижал отца к полу и, влив водку в беззубый, вонючий рот, потащил родительское тело на кровать. — Сейчас полегчает.

— Понтапон вкалывай, понтапон.

Наконец судорога отпустила тело Прохорова-старшего, и, вытянувшись, он затих — с мокрым от слез лицом, на мокрых от мочи простынях.

«Жизнь наша бекова, — Серега прикрыл отца одеялом и, чувствуя в руках противную дрожь, поплелся на кухню, — нас ебут в хвост и в гриву, а нам — некого».

Не спеша сварил себе сосиски — американские, из индюшатины, но, едва надкусив, понял — впрок не пойдут, и, дав остыть, осчастливил ими Рысика:

— Давай, рыжий, привет тебе от дяди Сэма.

На часах было около четырех, на душе муторно, в голове пусто, и, забравшись к себе. Тормоз принялся размахивать ножом. Причем не массивным, снабженным упорами клинком, за который по головке не погладят, а чем попроще — перочинным. Хотя и тот в руках мастера режет с легкостью артерии и связки, рассекает мышцы и ампутирует пальцы. Вволю исчертив воздух восьмерками и петлями, Прохоров подвесил на веревке лист бумаги и, с чувством искромсав его, взялся за заточку.

Ох, не дураки были итальянцы, когда ввели в моду стилет — узкий кинжал с острым, словно иголка, клинком. В любую щель в доспехах пролезет, бьет наверняка, а следов практически никаких. Например, шило можно глубоко загнать человеку в ухо, и только трепанация определит причину смерти. Недаром женщины-ниндзя носили в волосах заколки-стилеты, а нынешние японские душегубы считают высшим пилотажем убийство спицей. Серега в Стране восходящего солнца не бывал, но и он относился с уважением к заточенному надфилю и не унялся, пока не превратил лист картона в натуральное решето. Потом Тормоз потянулся за мечом, хотя физкультура уже надоела и стало ясно, что он всеми силами старается убить время — до момента, когда следовало позвонить зеленоглазой амазонке. И волнует его отнюдь не судьба запаски.

«А что, я бы ей отдался». Серега вытащил из шкафа парадные, с эмблемой на самом видном месте, трусы, девственно белые носки и направился в ванную, — плевать, что вода холодная, главное — течет.

Ровно в шесть он уже накручивал телефонный диск, но ответом были лишь длинные гудки, — трубку никто не брал. Повезло только с третьего захода, около семи, причем он сразу же узнал голос вчерашней незнакомки — низкий, волнующий и насмешливый.

— Слушаю вас.

— Добрый вечер, я по поводу колеса. — Звучало это явно по-дурацки, и Прохорова передернуло — нашел с чего начать, мудак! Обычно, общаясь с телками, он неизменно блистал красноречием, а тут язык просто одеревенел — и двух слов не связать. — Мы с вами встречались вчера. — Тормоз сглотнул слюни и замолк, а на другом конце линии усмехнулись:

— А, спаситель девушек с набережной канала! Как же, как же. Ну что, за запаской заедете?

— Буду через полчаса. — Страшно обрадовавшись, Тормоз повесил трубку и, чувствуя волнение в душе и теле, принялся собираться.

Надел двубортный бежевый костюм, фирменные, купленные еще во Франции штиблеты и, повязав галстук цвета Рысикова хвоста, сделался похожим на рэкетира средней руки: мощный, шириною в дверь. По пути на Леню «Голенького» он сделал остановку у булочной, купил огромный, в желтых розах, торт и, оставшись совершенно без денег, скоро уже парковался у ничем не примечательного дома-"корабля" — рядом со знакомым белоснежно-нулевым «семаком».

Рванул дверь подъезда, вихрем взлетел по лестнице и, нежно приласкав звонок, стал в нетерпении переминаться с ноги на ногу.

— Привет, привет, — вчерашняя зеленоглазая красотка улыбнулась с порога и, чуть склонив голову, поманила Тормоза внутрь, — заходите.

Она, видимо, только что вышла из ванной — босая, с мокрой головой, в халате, однако и без макияжа смотрелась совсем неплохо.

— Вот, к чаю. — Захлопнув дверь, Прохоров протянул бисквитно-кремовую композицию и глупо улыбнулся. — Все девушки обожают сладкое.

— Вообще-то я дважды хаживала замуж, но тем не менее не откажусь. — Зеленоглазая взяла торт и, оставляя мокрые следы, пошлепала на кухню. — Вы как насчет окрошки?

— Насчет окрошки мы завсегда. — Тормоз не мог отвести глаз от ее икр, загорелых, округло-мускулистых, и щиколоток, породистых, тонких, он в который уже раз сглотнул слюну и, сбросив туфли, двинулся следом — в костюме, галстуке и снежно-белых носках.