Читать книгу "Тайна графа Эдельмута - Анжелина Мелкумова"

— Кв-в-вак! — выругалась чисто по-жабьи.

Подскочив как ужаленная, Эвелина бросилась к двери. Она стремглав пронеслась по хорошо знакомому коридору, пролетела через хорошо знакомое крыльцо — и, не помня себя, выскочила на политую дождем улицу.

* * *

К вечеру следующего дня в монастыре Святых Пигалиц поднялся сущий переполох.

Пропала настоятельница. Искали повсюду. Но крыло, которое она занимала, было пустынно. И келья, где она спала, была пуста. И — как подозрительно! — уличные боты ее стояли у порога, а одеяние фасона «скорбь и печаль» печально и скорбно лежало на стуле поверх недоеденного пряника.

Где же сама матушка Молотильник?

Позабыв о молитвах, бегали монашки. Допоздна не ложась спать, весело галдели девочки.

К ночи явился начальник городской стражи.

Вошел в келью, посмотрел по сторонам, увидал квакающую жабу. Порыскал туда-сюда, поднял с полу длинный волос настоятельницы.

— О-о! — сказал он. — Вещественное доказательство убийства! — И припрятал к себе под куртку.

— Квак! Квак! — пожаловалась жаба.

— Бедняга, — поглядел он на нее. — Как же ты тут — без болота?

И потянулся, чтобы…

Жаба пыталась ускакать. Но он ловко поймал ее за лапку, бережно завернул в платочек и сунул за пазуху.

— Что ж, мы многого достигли, — похлопал он по плечу озадаченную Керстин.

И, пообещав разобраться, вышел вон стройным военным шагом.

Пройдя улицу, завернул в подворотню. Снял доблестную полицейскую голову, заменил ее прежней — с горбатым носом. И переодевшись в скромный плащ, подбитый черной крысой, продолжил путь.

Одна из картинок, нарисованная автором манускрипта, изображает мирную семейную сцену. Вглядимся в нее повнимательнее.

В глубине полутемной комнаты пылает в очаге огонь. За небольшим решетчатым окном блестят политые дождем крыши. У окна за столом сидит одна из дочерей и поедает пирог. У ног ее трется большой рыжий кот. Как искусно, точными штрихами, передал художник восторг и умиротворение на лицах у обоих!

Вторая дочь стоит посреди комнаты. Руки ее стиснуты, во взгляде растерянность. Что тревожит ее?..

Скинув черный плащ, подбитый грызуном неизвестной породы, на кровати отдыхает отец семейства. Ноги в коричневых чулках и кожаных сапожках покоятся на спинке кровати, просторная шапка сдвинута на глаза до самой переносицы, взгляд из-под шапки устремлен на вторую дочь.

Холодный свет из окна и теплые цвета интерьера комнаты, а также непринужденная поза отца семейства создают ощущение милого семейного уюта.

А теперь давайте хорошенько вглядимся в картину. Да-да, это так, это часто случается с картинами старых мастеров: если долго в них вглядываться, они начинают оживать. Смотришь, смотришь — и вот уже кажется, что кот еще больше выгибает спину, что снег за окном летит уже по-настоящему, а девочка закрывает лицо руками и шепчет:

— Ужасно… Бедная матушка Молотильник! Она ничего не знала!.. Наверное, во всем виноватая…

«Отец» под шапкой улыбнулся. И ласково похлопав девочку по руке, задал неожиданный вопрос:

— А какой формы был у нее нос?

Выслушав ответ, поинтересовался дальше:

— А каких цветов туалеты предпочитала носить матушка?… А как говорила «добрый день»?… А как ходила?.. А каковы были ее любимые словечки?

Позабыв про печаль, ошеломленная Эвелина давала подробные разъяснения.

Выслушав все с большим вниманием, Бартоломеус (а сдается мне, «отца семейства» звали именно так) с четверть часа лежал молча, мечтательно улыбаясь в потолок.

Потом встал. Надел плащ и вышел вон.

…Вернулся он поздно. Весь перепачканный в какой-то липкой тине и с цветочным горшком в руках, доверху наполненным землей.

— Я неисправимый коллекционер, — улыбнулся он, стаскивая с себя обляпанный грязью плащ. И достав из-под куртки нечто — не то нитку, не то волос — тщательно зарыл в горшок.

Глава 5

Про Фауля, который не хотел в рай, и простое средство покончить со всеми невзгодами

Возможно, тут бы все и кончилось. Краткая память о графской дочке канула в могилу. Свидетелей не было. Да и сама Эвелина, облегченно вздохнув, призналась, что не хочет быть больше никаким сиятельством. А просто обыкновенной девочкой. Лишь бы рядом всегда были Бартоломеус и Марион.

У Бартоломеуса были кое-какие средства. На них можно было купить, скажем, дом с садом, или сад с домом, или совсем небольшое именьице… В общем, что-то. Но чтобы обязательно пахло словом «семейный». С запахом пирожков с яблоками и земляники с молоком. Ибо, по сути, ни у Бартоломеуса, ни у Эвелины, ни даже у Марион никогда не было настоящей семьи. Крепко обняв за плечи обеих девочек, Бартоломеус высказал недвусмысленное пожелание играть роль «отца семейства» до конца жизни.

Да, возможно, так бы мирно все и закончилось. И уже перетаскивали из гостиницы в дорожную повозку тяжелый сундучок, и корзинки с пирогами и со свежезажаренной дичью…

Когда выяснилось, что пропал кот.

Кота искали до вечера. Недавняя госпожа с недавней служанкой бегали по улицам и переулкам, заглядывая во все подворотни, во все канавки и окошечки подвалов.

— Чует мое сердце — что-то не так, — вздыхала заплаканная Марион. — С моим бедным Фаулем что-то случилось!

И подобрав подол, бежала дальше.

Они встречали других котов — белых, черных, полосатых, каких угодно. Но Фауля — пушистого и рыжего — меж них не было.

Поздно вечером вернулись ни с чем. На столе дымился вкусный суп, Бартоломеус пришивал пуговички к розовому дамскому платью.

Девочки уселись за стол, но Марион не съела ни ложки. Поерзав на стуле, она вдруг вспомнила, что потеряла башмак. И прежде чем Эвелина и Бартоломеус успели спросить «Какой?» (оба башмака красовались на ногах у Марион), исчезла за дверью.

Отсутствовала она невозможно долго. За это время можно было найти три башмака и потерять четыре. Обеспокоенный Бартоломеус метался по комнате. Пока от волнения почти не потерял голову.

Тогда он и вовсе откинул ее прочь и, порывшись в сундучке, вытащил новую — начальника городской стражи.

Пристегнув меч и браво прищелкнув каблуками, он вышел на улицу и пропал в ночи.

…Вернулась вся компания к полуночи. Бартоломеус тащил мокрую от дождя Марион, а Марион — обляпанного грязью кота.

Но — боже! — на Марион не было лица. Даже после того как ее усадили к огню, и закутали в теплую шаль, и дали хлебнуть горячего глинтвейна, она еще долго сидела, хлопая глазами и непонимающе глядя перед собой.

И только когда Бартоломеус сунулся в темный угол и принес ей оттуда большого мохнатого паука…