Читать книгу "Шенгенская история - Андрей Курков"

– Сейчас такие красивые новые ноги делают, – сказала она напоследок, когда он уже в пальто на пороге стоял. – Я по телевизору видела! Люди с такими ногами даже в Олимпиаде участвуют!

– Я слишком стар для новой ноги, – спокойно ответил на это гость. – Да и к старой привык, она у меня особенная! Сейчас таких больше не делают!

Эльжбета кивнула. И соглашаясь со странником, и прощаясь с ним одновременно.

Под ногами снег хрустел. Шел Кукутис по обочине слева от свежих следов проехавшего недавно автомобиля. Впереди показалась другая дорога, та, с которой он прошлым вечером свернул. По ней ехали грузовики и автобусы. Ехали в основном направо, в сторону Германии. Ну а там, вокруг Германии, и вся остальная Европа сгрудилась. Направо – датчане с норвежцами, прямо – голландцы, слева – французы с итальянцами. Главное до правильной развилки добраться!

Глава 13. Лондон

Три ночи подряд на улицы Лондона ложился снег. Тонким слоем укрывал тротуары и дороги. На дорогах он таял быстрее, и уже часам к восьми утра благодаря машинам и автобусам от него ничего, кроме мокрого асфальта, не оставалось. На тротуарах он задерживался дольше, словно хотел показать, из каких домов и куда выходили люди, оставлявшие на снегу следы своей обуви.

Ингрида и Клаудиюс в это утро вышли первыми из дверей своей подвальной квартирки. Первыми на ступеньках и следы оставили.

На ужин их пригласил в гости Марюс, одноклассник Клаудиюса, тот самый, что встречал их в Лондоне на автовокзале. Но до ужина далеко. Болгарка Таня, у которой они снимали комнатку, предложила Клаудиюсу «теплую» работу на пару дней. Но сразу предупредила, что работа хоть и легкая, но ответственная, что он будет вдвоем с напарником, за которым надо следить, чтобы тот ничего не взял.

– А делать-то что надо? – спросил он в конце концов нетерпеливо.

– У костра сидеть, – ответила Таня. – Бумажки разные сжигать.

Клаудиюс удивился предложению, но пятьдесят фунтов за день сидения у костра его вполне устраивали.

И вот сходили Ингрида и Клаудиюс с самого утра по свежему снегу в ближайший мини-маркет, купили две сим-карты, заменили в мобильниках литовские номера на английские, купили два йогурта и вернулись к себе. Кухня была свободна, и ее теснота оказалась идеальной для завтрака на двоих. В квартире было удивительно тихо. Даже не верилось, что за стенками спят еще две пары, с которыми Ингрида и Клаудиюс пока даже и не познакомились.

– Я, как освобожусь, тебя наберу, – пообещал Клаудиюс. – Меня сюда обратно привезут.

– А к Марюсу на который час?

– На восемь!

Над окном кухоньки затарахтел мотоцикл. По ступенькам к двери в их подвальную квартиру спустился мужчина лет сорока в черном комбинезоне из искуственной кожи. Постучал.

Уже проводив взглядом Клаудиюса и незнакомца, заехавшего за ним, переждав удаляющийся шум мотоциклетного мотора, Ингрида бросила себе в чашку новый пакетик чая и залила его кипятком.

Тишина в квартире стояла идеальная, стерильная. Ингриде показалось, что от этой тишины веет холодом. Потрогала батарею под окошком. Она не грела. Обвела кухоньку ищущим взглядом и вдруг, к своей внезапной радости, заметила маленький радиоприемник в углу на кухонной тумбочке. Проводок, тянувшийся от него к розетке, словно доказывал, что приемник работает. Ингрида нажала сверху на приемнике важно торчавшую красную кнопку, и приятный, немного вкрадчивый голос ведущего стал рассказывать ей о благотворительном концерте в помощь детям-сиротам из Румынии. Ингрида заслушалась, восхищенная тем, что практически каждое слово, вымолвленное этим ведущим, было ей понятно. «Неужели я так хорошо знаю английский?» – обрадовалась она.

И стало ей чуть теплее.

Вспомнилось прошлогоднее Рождество. Мама, папа, младшая сестричка и бумажные снежинки, наклеенные на окна. В прошлом году снежинки вырезала из бумаги сестричка. А раньше они вырезали их втроем с сестричкой и мамой. Мама, у которой ножницы в руках всегда были ловчее, чем у дочерей, вырезала и ангелочков с крылышками. И когда-то рождественские картинки на окнах их квартиры в Пренай были очень богатыми. Внизу, сразу над белым широким подоконником – белые ангелы. Некоторые из них смотрят вверх, на небо, хотя никто им не дорисовывал глаза. Да и не нужны им были глаза! Мама так хорошо вырезала фигурки, что головка ангела, задранная вверх, смотрящая невидимыми глазами в небо, казалась более правдоподобной, чем раскрашенные, яркие и глазастые ангелы и серафимы в костеле. А сверху над ангелами по стеклу были расклеены ажурные снежинки: крупные внизу, а чем выше, тем мельче! Ведь то, что дальше, кажется более мелким, чем то, что ближе!

Из радиоприемника полилась музыка Дебюсси, узнаваемая, легкая, такая легкая и нежная, что ее можно поймать и перенести на кончике мизинца поближе к уху. И оставить там.

Воспоминания вызвали у Ингриды теплую, добрую грусть.

И снова появились перед глазами окна их квартиры, высокие окна просторной кухни, на которые они клейстером наклеили с мамой и сестрой ангелов и снежинки. Наклеили днем, когда за окнами было еще светло. А когда стемнело, и белые фигурки ангелов, и ажурные снежинки словно засветились в темноте. И возникло странное, волшебное ощущение праздника. Мир уменьшился, в их маленьком мире остались только они с мамой, папой и сестрой, и эти ангелы, которых вот-вот покроет бумажный снег.

Ингрида посмотрела в окно, подняла взгляд, и он выбрался из бетонного колодца, ушел в серое зимнее небо.

Потом присмотрелась к стеклу. Его давно не мыли.

Снова зазвучал вкрадчивый, добрый голос радиоведущего.

И вдруг сверху вниз в заоконный колодец упала тень. Кто-то спускался к двери.

Ингрида отжала красную кнопку на радиоприемнике и он замолк.

Болгарка Таня опустила тяжелую сумку на порог, достала из кармана белой пуховой куртки ключи и открыла входную дверь.

Глава 14. Париж

Парижский снег похож на мальчишку, который дразнит щенка. Свистнет, подождет, пока его щенок заметит, и забежит за угол. И крутит бедный щенок мордой во все стороны, не понимая, куда делся тот, кто его позвал.

В последние дни снег словно специально начинал падать часов в шесть утра, чтобы к полудню от него и следов не осталось. Но в шесть-семь утра, когда правильные парижане выбегают в свои булочные, он падал. Падал и на город, и на горожан.

Андрюс старался пройти эти сто метров до булочной быстрее обычного, но в действительности смысла в этом не было. Все равно очередь за багетами и круассанами в булочной не помещалась. Но двигалась она быстро и уже через минуту-другую он оказывался внутри, смахивая ладонью с макушки еще не растаявшие снежинки.