Читать книгу "Пока ты пытался стать богом... Мучительный путь нарцисса - Ирина Млодик"

– Ну и зачем ты меня спрашиваешь, если тебя совершенно не интересует мой ответ? Давай определимся. Ты будешь петь ей дифирамбы, а я слушать. Тогда не задавай мне о ней вопросов.

– Извини. Просто объясни, что значит «с двойным дном»?

– Не говорит то, что думает. Имеет свой расчет, но его не предъявляет, а то, что ей надо, пытается получить всеми правдами и неправдами, и делает это с очень милым выражением лица.

– Ну не знаю. Что-то в этом есть, конечно, но не совсем так, как ты говоришь… А еще, знаешь, у меня с ее Вовкой не заладилось. Он меня, по-моему, вообще терпеть не может. В лучшем случае он меня игнорирует, а по большей части – хамит. Мне девчонки мои никогда не хамили. И вообще, оказывается, я никогда не воспитывал мальчиков.

– Ты и девочек никогда не воспитывал. Валюшка этим занималась, если ты помнишь. И потом, с чего ты решил, что тебе его надо воспитывать, ты ему кто?

– Я ему…

– Вот именно. Никто ты ему, у него мать есть и отец, пусть они и воспитывают.

– Его отец даже не в этой стране живет и как-то не очень беспокоится о собственном ребенке. А меня он уважать должен. Я все же взрослый, а он – пацан. И я в отличие от его отца с ним живу, а не бросаю и не уезжаю на край света.

– Да ну, перестань, ничего он тебе не должен. А отчего их отец бросил, мы понятия не имеем. У тебя есть ведь только Машкина версия, а как оно было на самом деле – нам неведомо. Для этого мальчика его отец навсегда останется отцом. Ты для него пока что, скорее, соперник за внимание матери, вот он и проверяет тебя на прочность.

– Чего меня проверять-то… Мне кажется, Машуня нервничает, когда мы с ним не ладим. Я бы все хотел сделать, чтобы как-то у нас с ним устаканилось. Уж и так с ним беседы всякие веду, только без толку. А как там Катюха, не знаешь? С Лизкой я еще вижусь у матери, а с Катей совсем нет, как она?

– Никак, по-моему, она и не живет вовсе. Вся в тревоге за мать, сидит дома, никуда не ходит, готовить стала вместо Валюшки, та теперь на кухню вообще не заходит, и поесть ее не заставишь…

– Н-да, видишь как… Я все думаю, где бы еще подработку взять, чтобы с деньгами как-то легче стало. Не знаешь чего?

– Не знаю. Если тебе уж очень нужны деньги, ты можешь пойти поклониться в ноги Королеве, она будет только счастлива заполучить тебя и прибрать к рукам.

– Тоже думаю об этом, но страшновато как-то. Мне иногда кажется, что если я попаду туда, то она меня… проглотит, что ли, боюсь не выбраться обратно. А Машуня говорит: иди, это хорошие возможности для развития. Ей вообще моя мать нравится, она о ней слышала еще до того, как мы с ней познакомились. А я вот не могу решиться… Как думаешь?

– Не знаю, Ром, тебе решать. Если Машке нужны шубы, то, похоже, выбора у тебя нет. С другой стороны, куда ты денешь свои идеалы?

– Какие идеалы, Крот, кому они нужны? Я без Марии не могу. Она только хмурится, а у меня кишки от ужаса в тугой узел заматываются. Мне иногда снится, что ее муженек бывший из-за границы вернулся, чтобы их забрать, я просыпаюсь, а сердце рвется под потолок. Мне порой кажется, что она его не забыла. И ты знаешь, я больше всего на свете хотел бы стереть все ее прошлое большим ластиком. Все прошлое до меня, всех мужчин, все радостные события, все приятные воспоминания. Я хочу, чтобы только я приносил бы ей радость, только со мной она должна испытать небывалое счастье. И зачем только человеку помнить прошлое?

– Ты свое, судя по всему, тщательно стер. Хорошо, что помнишь о том, что у тебя есть дочери. Как Лизавета-то со всем справляется?

– Лизка – просто молодчина! Только первый курс, а у матери уже хорошо ее знают, говорят – очень перспективная.

Лизе на самом деле было совсем не просто. Учеба была самым легким делом, на работе она тоже быстро освоилась, поразив всех своей организованностью, энергией и удивительной способностью быстро решать все вопросы. Гораздо сложнее обстояло дело с отцом, которого она после его ухода любила еще больше, но и ненавидела с максималистской яростью, не прощая ему того горя, что он принес матери. Тяжелее всего было приходить домой и видеть маму-призрака, неприкаянную и безутешную.

Так впервые наша будущая императрица столкнулась с опустошающим вакуумом бессилия. Будучи по натуре активной, строящей свою жизнь с креативностью талантливого архитектора и трудолюбием древних китайцев, она не могла смириться со словом «невозможно». Невозможно вернуть папу домой. Невозможно избавить маму от боли. Невозможно сделать так, как было раньше… Какое ужасное слово! Самое страшное из всех. В семнадцать лет жизнь ясно ей показала: есть нечто, что мы не в силах изменить, на что мы не в состоянии повлиять. Мы не можем за другого прожить его горе, оплакать его утрату, захотеть за другого жить.

– Твоя мать оправится, вы постепенно научитесь жить по-другому. Тебе нужно думать о себе, у тебя впереди целая жизнь. Твоя жизнь. Надо жить. – Бабушка, конечно, была права, хотя Елизавете иногда казалось, что она не в состоянии понять, что сейчас творится с ее матерью, какое крушение она переживает и захочет ли она когда-нибудь жить по-другому, сумеет ли.

– А тебя когда-нибудь оставляли мужчины? – Лизе так хотелось найти подтверждение того, что от разводов не умирают.

– Конечно, дорогая, и не раз. Но мужчины – это же не вся наша жизнь. И если они уходят, значит, пришло время. Им по наивности кажется, что в другом месте солнце ярче, трава зеленее… К сожалению, они так недалёки, что не хотят ничего принимать на веру, они – как дети, им непременно хочется все попробовать на зуб. И потому они все время в поиске: лучшей женщины, лучшей карьеры, лучшей доли.

– Это ж нормально – хотеть чего-то лучшего, куда-то стремиться…

– Конечно, нормально, милая. Только, когда им уже за шестьдесят, они вдруг понимают, что все лучшее с ними происходило тогда, когда они были молоды, когда были влюблены и свободны: строили планы, мечтали, безумствовали. Когда мир был открыт перед ними, и они могли выбирать любую дорогу, любую, какую захотят…

– А ты любила когда-нибудь? Ты была свободна?

– Нет… О чем жалею. Но теперь у меня есть ты, и я счастлива больше, чем когда-либо.

Новый год для Ромки стал не просто традиционным праздником, он знаменовал его отречение от идеалов и переход во владения Королевы. Новый медиахолдинг радостно (или безрадостно, кто ж его знает) встречал своего нового начальника. Опиджаченный Роман Григорьевич передвигался по Москве теперь с личным водителем и был недоступен для простых смертных, как Альфа Центавра. Несколько месяцев мы почти не виделись, пара его звонков в пьяном виде сильно за полночь – не в счет. Нецензурный бессвязный бред, который я вынуждена была слушать в полусне, видимо, свидетельствовал о сложности отречения и тяжести последствий. Но на людях Роман бодрился, поскольку Лиза рассказывала о папе как о «подающем большие надежды».