Читать книгу "Тайна, приносящая смерть - Галина Владимировна Романова"

– Нет, вы что!

Она вскочила с табуретки, метнулась к комоду, выдвинула верхний ящик, достала маленькую шкатулку, хохломой расписанную, выдернула оттуда крупный золотой крест, цепочка тут же сверкающей змейкой скользнула сквозь ее пальцы, заметалась из стороны в сторону.

– Вот он!

– А чего не носишь?

– Так... Лето. Жарко как-то. Да и...

– Слушай, а такой вот безделицы золотой у тебя не было?.. Чего-то не припомню, видал на тебе, нет... – он указательным пальцем вывел запятую в воздухе. – Маленькая такая, с глазком зелененьким? То ли у тебя видел, не помню, то ли у кого еще?

– Нет, Павел Степанович, у меня точно не было, – произнесла Татьяна с облегчением, убрала крест с цепочкой обратно в шкатулку, вернулась на табуретку, уселась, как на приеме у врача. – Моего всего богатства – один крест вот этот. Да бусы из речного жемчуга.

– А что же к букету-то твой знакомый никакой безделицы не приложил? – игриво пробормотал он и погрозил ей пальцем. – Знаю я вас, современных девушек, с пустыми руками к вам не подходи.

– Ладно вам, Павел Степанович, – надулась Таня, горделиво тряхнула черными кудряшками. – Я не такая! Я чувствами не торгую! И денег за них не беру!

– Понятно... А у кого, может, видала такую вот чертовщинку? – Он снова вывел в воздухе крохотную запятую. – С зеленым глазочком маленьким, а?

– Нет, не видела, – она подумала, наморщив лоб, помотала головой. – Точно не видела. Да и кто станет такую мелюзгу покупать у нас? Маринкина дочь из Турции по килограмму золотые кулоны привозит. У учительниц наших один бисер на шеях. Кто еще?.. Машка сама сроду золота не носила и Сашка ее тоже. Кстати... А она знает?

– Что? – прервал Степаныч свои размышления.

– Она знает, что мать ее... Ну... Что она померла? – Последнее слово далось ей с трудом, она выговорила его почти шепотом. Передернула плечами, как в ознобе. – Страх-то какой! Сашка теперь совсем одна!..

– Да, одна, – эхом отозвался участковый, посмотрел на нее задумчиво, потом решился все же: – Тань, тебе есть где схорониться?

– Как это?!

Ее черные глазищи глянули на него, как глядели давно в детстве, когда ей позарез нужна была его взрослая помощь. Сердце у него сжалось.

– Спрятаться тебе надо, Тань. Пока хотя бы... Пока у них не появится настоящий подозреваемый. Они ведь не станут разбираться, из-за чего ты с ней повздорила и в какое время... Увидят твое располосованное лицо и сразу сочтут тебя преступницей. Когда-то еще разберутся!

Он с силой ударил кулаком в стену, понимая, что сам совершает должностное преступление. Укрывательство или как это называется на языке правоохранительных органов?

Да, наверное. Наверное, так...

Да, он именно и собирался укрыть Татьяну от посягательств городских сыщиков. И преступлением это было с его стороны или нет, в настоящий момент ему плевать. На его языке это называлось иначе. Он просто хотел ее защитить. Ото всех умников, которым невдомек, что такое жалость к осиротевшему ребенку. Да и что такое – просто жалость к ребенку – им невдомек. Потому что своих детей на руках не держали.

– А где? Где мне спрятаться, Степаныч? – Ее вдруг начало трясти.

Все сразу увиделось ею очень серьезным и опасным.

Это не пара кровоточащих царапин вдоль щеки и на переносице. Это не перевернутая табуретка, не развороченная кровать. Это не скандал с соседкой, приревновавшей к ней мужчину, который никому и не принадлежал, если уж по-честному. Это...

Это чья-то смерть – страшная, холодная. Это чьи-то обвинения в этой смерти, от которых не отчиститься. Это тюрьма, в которую ее могут посадить, а за что?!

– Я не убивала ее, Степаныч!!! – прошептала Татьяна, губы ее подрагивали, в глазах стояли слезы. – Ты веришь мне, веришь?! Я не убивала!!!

– Верю. Но спрятаться тебе все равно нужно. Я верю, они... – его палец снова ткнул в сторону ее окна, – они не поверят.

– Что делать то?! Не у тебя же мне прятаться?!

У него было нельзя, он уже об этом думал. К нему могут в любой момент напроситься на чай, а то и просто лицо с руками сполоснуть ледяной водой. Придут, понимаешь, а у него там Татьяна Вострикова собственной персоной – здрассте.

Нет, к нему нельзя. По соседям ее тоже не спрячешь. Кто знает, кто и как себя поведет, когда к стене припрут, начав пугать ответственностью за сокрытие преступников и за дачу ложных показаний. Это он раньше в каждом был уверен, теперь нет. Теперь, когда Маню убитой увидел в траве на берегу, уже ни в чем и ни в ком не уверен.

– Вот что, дорогая, – подумав, изрек участковый. – Я сейчас уйду огородами. Ты за мной запри, окна занавесь и никому не открывай.

– Ага! А если стучать станут?

– Вот дуреха, а! Я же ясно сказал: никому не открывай! Никому!!! Они постучат, постучат да и уедут. Дверь ломать тебе никто не станет. Мало ли ты где можешь быть. Уехала, понимаешь, на работу устраиваться.

– В воскресенье-то? – недоверчиво хмыкнула Татьяна.

– И что! Кому какое дело? Нет тебя дома. Все, я пошел, запирайся.

Павел Степанович вышел из комнаты в темные сенцы, но к терраске не пошел, повернул налево к двери в огород. Татьяна послушно вышла следом. Он подождал, пока она запрет терраску с улицы, повесив большой замок. Понаблюдал, никто ее не заметил за этим занятием. Вроде никто не глазел, и то хорошо.

– Все, запирайся, – напоследок повторил он, выбравшись из темных сенцев в огород. – И помни: никому не открывай, никому!

– А тебе?

– Вот бестолковая, – помотал он головой. – Я же тебе говорю: никому, кроме меня!

– А ты придешь? Когда, Степаныч? – Таня вцепилась в короткий рукав его рубашки. – У меня даже хлеба дома нет, собиралась сегодня идти в магазин.

– Принесу, принесу я тебе хлеба, – пообещал тот, с тоской вспомнив про запланированную баню и шашлык. – Только... Приду, когда стемнеет. Сиди как мышка, и ни гугу.

– Поняла, никому не открывать, кроме тебя. Сидеть тихо как мышка. А сколько сидеть-то, Степаныч? – спохватилась Татьяна, когда участковый уже ходко затрусил меж ее грядок с картошкой.

Он только рукой махнул, даже не повернулся. Слышал только, как дверь ее захлопнулась и с лязганьем задвинулась дверная щеколда.

Глава 6

– Я бы уже и съел чего-нибудь, – простонал Толик, положив ладонь на урчащий живот. – Позавтракать, в отличие от некоторых, не успел, а время к двум часам дня уже. Что скажешь, Данила?

Данила только что вернулся из очередного деревенского дома, где, как и полагается, никто ничего не видел и никто ничего не знал. Он срывался, забывался и орал уже на бестолковых граждан, не желающих сотрудничать со следствием.