Читать книгу "Спящий - Павел Корнев"

Наверное, боль от ожогов и вырвала меня из забытья.

Да, я очнулся. И не могу сказать, что кошмары по сравнению с явью были так уж плохи…

Неприятно это признавать, но наша реальность может быть неизмеримо хуже любого, пусть даже самого жуткого кошмара. Сновидения обычно усиливают лишь одну из граней бытия, доводят ее до абсурда и тем самым вгоняют жертву в ступор, а окружающая действительность страшна своим широчайшим охватом всяческих мерзостей.

Шум тяжелого дыхания и отдаленные вскрики, испуганные и обреченные.

Едкая вонь мочи и удушающий запах хлорки.

Ноющая боль во всем теле и безмятежность, навеянная инъекцией морфия.

Постепенно все это слилось в единое целое, и тогда я впервые за долгое время совершил осознанное действие: открыл глаза.

Мягкий полумрак больничной палаты поначалу ослепил нестерпимым сиянием, и хоть я поспешил зажмуриться, в голове намертво засели обрывки деталей обстановки: белый силуэт закрытой двери, серые стены, крюк демонтированного газового светильника. Тусклые лучи осеннего солнца высвечивали на полу клетчатый прямоугольник, но само окно осталось вне поля зрения.

Я захотел повернуть к нему голову – и не смог. Ничего не смог. Только и получилось, что облизнуть пересохшие губы да моргнуть.

Что происходит?!

Изо рта вырвался едва слышный сип, но меня никто не услышал. Да никто и не мог услышать: койка у противоположной стены пустовала.

В попытке подавить приступ паники я несколько раз глубоко вздохнул, и сразу закружилась голова, зашумело в ушах. Какое-то время мне удавалось балансировать на самой грани забытья, но не слишком долго. Вновь накатило беспамятство…

Второй раз я очнулся, когда повеяло свежим воздухом.

Оставив входную дверь распахнутой настежь, крепкий санитар в расстегнутом белом халате поменял стоявшую под моей койкой утку и двинулся на выход.

– Стой! – просипел я ему вдогонку.

– Ого! – удивился парень, из закатанных рукавов халата которого торчали мускулистые волосатые предплечья. – Очухался!

– Стой! – потребовал я, но санитар вышел в коридор и захлопнул за собой дверь, а потом послышался скрежет, с которым провернулся в замочной скважине ключ.

Я беззвучно выругался и попытался приподняться, но даже не шевельнулся. И дело было вовсе не в притянувших запястья к койке тряпичных жгутах – высвободиться из столь несерьезных пут мог и ребенок. Тело просто-напросто отказалось повиноваться. Я не смог заставить себя сесть, не сумел согнуть ногу, не получалось даже элементарно пошевелить пальцами.

От паники удержало лишь навеянное морфием спокойствие. Я лежал, отрешенно смотрел в потолок и безучастно ждал дальнейшего развития событий.

Сейчас непременно кто-нибудь придет и все мне объяснит, для беспокойства нет причин. Скоро все разрешится само собой. А что касается странной слабости – так в этом нет ничего необычного. Последствия ранения, долгая неподвижность, вколотый морфий. Просто атрофировались мышцы, только и всего. Тело я чувствовал: полностью погасить дергавшую нервы боль не могла даже лошадиная доза наркотика.

Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.

Проклятье! Да все уже хорошо! Для человека, поймавшего четыре пули, остаться в живых дорогого стоит. Я жив, а это главное!

Но на самом деле этими рассуждениями я попросту успокаивал себя и вполне отдавал себе в этом отчет. Но что еще остается, когда не способен пошевелить ни рукой, ни ногой. Только сохранять спокойствие и надеяться на лучшее. Только так, чтоб вас всех разорвало…

Врач явился, когда я уже окончательно уверился, что санитар мое пробуждение попросту проигнорировал. Эскулап был молод и растрепан; из-под распахнутого халата проглядывал недорогой костюм, испещренный темными отметинами брызг, словно доктор недавно попал под дождь. Пахло от него осенней непогодой, сигаретным дымом и медикаментами.

– Замечательно! – с порога объявил он. – Вы очнулись, это просто замечательно!

– Где я? – хрипло выдохнул я.

На покрытом оспинами плоском лице врача отразилось замешательство. Он потеребил золотую заколку галстука и поинтересовался:

– Вы знаете, что с вами произошло? Что последнее вы помните?

– В меня стреляли.

– А свое имя? Назовите его!

Я надолго задумался, как именно представиться, потом сказал:

– Меня зовут Лев Шатунов.

– Русский? – уточнил врач, доставая из кармана халата потрепанный блокнот.

– Да.

Врач записал имя и задумчиво почесал карандашом кончик крупного носа.

– Где я? – повторил я свой вопрос, так и оставшийся без ответа.

– Что? – встрепенулся медик. – А! Вы в больнице.

Я шумно вздохнул и уставился в потолок.

– Что со мной, доктор? – спросил, заранее ожидая услышать какую-нибудь неудобоваримую медицинскую терминологию, но вместо этого врач спросил:

– Можете пошевелить рукой или ногой?

– Нет.

Медик нервно потупился.

– Одна из пуль попала в позвоночник. Вероятно, был поврежден спинной мозг, и вы останетесь парализованным до конца жизни.

– Чушь! – выругался я и зашипел от всколыхнувшейся в голове боли.

– Сохраняйте спокойствие! – потребовал врач. – Диагноз еще не окончательный!

– Я должен связаться с поверенным. Я достаточно состоятелен и могу позволить себе лучших специалистов!

– Вам придется поговорить об этом с профессором.

– Вы должны передать мое сообщение поверенному!

– Единственное, что я должен, – перебил меня врач, – это осмотреть раны и скорректировать курс лечения. Только и всего! Все остальное вам предстоит обговорить с заведующим отделением!

– Так позовите его! – сорвался я на крик.

– Профессор осмотрит вас, как только у него появится свободное время, – объявил медик и распахнул дверь, позволяя санитару закатить в палату тележку с хирургическими инструментами, бутылочками с лечебными растворами и мотками бинтов.

– Я хочу видеть профессора немедленно! – потребовал я, срываясь на крик. – Прямо сейчас! Ясно вам?!

– Всему свое время, – отрезал медик, взял железную кружку и поднес к моим губам: – Пейте! Вы должны выпить это!

– Что это?

– Пейте!

Сложно сопротивляться, когда не чувствуешь собственного тела. Санитар слегка приподнял мою голову, и волей-неволей пришлось глотать влитую врачом горькую микстуру. Плеваться и давиться из одного только желания показать собственную независимость я не стал. Лишь пожалел с какой-то нечеловеческой даже тоской об утраченной возможности оборачиваться зверем.