Читать книгу "Жиган по кличке Лед - Евгений Сухов"

– Да уж, – сказал он. – Я давно хотел спросить вас, Борис Леонидович: как вы завоевали такое доверие Каледина? Вы давно с ним знакомы? Насколько я понял, вы знаете его с малых лет?

– Своеобразный у вас интерес, Иван. Да, я его знаю вот уже больше тридцати лет. За это время многое случилось промеж нас, – с философской ноткой заключил слегка захмелевший Борис Леонидович. – Бывало всякое: и хорошее, и плохое. Доводилось и жизнь друг другу спасать. Да… бывало… Гм… Со стороны выходит, что мы вспоминаем, сколько раз выручал нас человек, которого мы… э-э…

– Я знаком с ним куда меньше, чем вы, – прервал его Снежин, – поэтому обязан жизнью всего ОДИН раз. Смешно, что это случилось уже после войны, хотя нам довелось вместе воевать. Вы ведь знаете, что он воевал?

– Да. А почему вы спрашиваете? Конечно, знаю. Там, правда, по документам получается иначе… – с расстановкой выговорил Борис Леонидович, пристально глядя на Снежина. Тот откликнулся:

– А вот Большой Маст и прочие уголовные твари не знают. Вам, конечно, известно, кто такие «суки» и что такое сучья война?

– Да известно ему, известно… – донесся до слуха Снежина глуховатый голос человека, по слову которого и был взорван и сгорел в огне Лед с близкими. – Приятного аппетита, друзья.

Снежин поднял на вновь вошедшего узкие глаза и слегка принужденно улыбнулся:

– Я все-таки не до конца понимаю, зачем…

– Это долгая история, Ваня. И началась она почти тридцать лет тому назад. Когда мы были молодыми, яростными и порой носили другие имена.

– Ну отчего же, – вступил в разговор Борис Леонидович, – я сохранил свое имя в неизменности. И документ имеется. Вот, пожалуйста: Вишневецкий Борис Леонидович, русский, 1894 года рождения…

– Да уж, вы не меняетесь. Все тот же вечно молодой учитель истории. Нестареющая мумия нашей юности, – усмехнулся его собеседник. – Плесните и мне немного. Есть что вспомнить, есть что запланировать на будущее.

Часть II. УЧИТЕЛЯ ИСТОРИИ

1. Желтогорск, 1922 год

Он вошел в класс так осторожно, словно боялся подорваться на фугасной противопехотной мине. Высокий, высохший, в пиджаке не по плечу, который, однако же, когда-то был ему впору. Через плечо была перекинута сумка, из которой исходил устойчивый запах переваренного мяса. Это мгновенно ухватили десятки чутких ноздрей тех, кто находился в классе. Под ногами вошедшего тихо поскрипывали дощатые полы. Двадцать пар глаз, юных, злых, задорных, жестоких, впились в это длинное лицо, ощупали всю нескладную фигуру, задержались на переносице, на которой неверно сидели сильно старящие нового субъекта очки. Кто-то крикнул:

– О! Мумия! Только у тех очков не было!

– Дядя! Чихни песочком, мля!

– Ты не рассыплешься? А то ты такой… историчный!

Староста группы, косоглазый Юрка Рыжов по прозвижу Пыж, чье слово было едва ли не в главном авторитете во всем интернате, навалился своей тушей на парту и веско произнес:

– Гы! А че, и правда! Мне тут Гнус на днях журнальчик приносил с прогулки, так там такие же из Ебипта…

– Следует говорить: из Египта, – вдруг сказал очкастый «мумия» таким спокойным тоном, словно все вышесказанное его не касалось. – Здравствуйте, ребята. Будем знакомиться. Меня зовут Борис Леонидович, я ваш новый учитель истории. Директор интерната хотел меня сам представить, но у него не выдалось свободного времени: уехал в губкомпрос.

– Гы, – сказал Рыжов. Это междометие вообще лидировало в его речи по количеству употреблений. – Борис Леонидыч… Мумия ты! Ип, скажи!

Ленька Ипатов, к которому прицепилось данное кем-то из медперсонала дурацкое и неведомое подавляющему большинству воспитанников интерната прозвище Ипохондрик (сокращенно – Ип), маленький, вертлявый, со смешным кнопочным носом, вскочил и выговорил, слегка шепелявя:

– А чему это вы нас будете учить… Мумия Леонидыч? Рассказывать про Петров Первых и Иванов Грозных? Царь и великий князь всея Руси? А мы эту буржуйскую историю учить не желаем!

Прозвище решительно не шло такому бойкому и задорному малому.

– Мой папаша на заводе на такого кровопийцу горбатился, – поддержал его Сеня-бородавочник, угрюмый, неразвитой подросток, ссутулившийся на первой парте, – на Грозного!..

– В таком случае, выходит, твой родитель человек весьма почтенного возраста, – спокойно отпарировал Борис Леонидович и ловко уклонился от брошенного в него плотного бумажного шарика, – если он трудился в царствие Ивана Грозного. Словом, начнем урок. Поближе познакомимся по ходу занятий. На чем вы остановились с предыдущим учителем?

– На том, что Пыж сломал ему три ребра, а Сеня высадил передние зубы этими… каминными щипцами, – донесся голос с последней парты. – Вот на этом остановились. С вами – продолжать?

Учитель истории прищурился и глянул на того, кто это сказал, поверх очков.

– Гы… А что? – пробасил Пыж и встал из-за парты, обнаруживая рост и вес, совершенно непомерный для 14-летнего подростка. – Илюха все правильно сказал. Тот, который до тебя был, накатывал на нас начальству и вообще… Гнилой такой. А ты…

Юрка Пыж, почесывая задницу, которая вообще была наиболее выдающимся во всей его конституции местом, приблизился к новому учителю истории. Его маловыразительные свинячьи глазки, меж которых вскочил мощный прыщ, поедали лицо Бориса Леонидовича. Тот приспустил очки на кончик носа.

– …а тебя мы еще прощупаем, – наконец вынес вердикт староста класса и, не желая разводить слова с делом, протянул руку и схватил историка за ухо. Шантрапа в классе с готовностью захохотала, а Борис Леонидович, выставив нижнюю губу, отчего его лицо приобрело недоуменно-капризное выражение, вдруг схватил Юркино ухо, развесистое и мясистое, и стал выкручивать. Пыж запыхтел и принялся тянуть ухо историка, но тот, казалось бы, и не чувствовал здоровенных пальцев старосты, которыми тот, бывало, бахвалясь, на спор гнул девятидюймовые гвозди. Оба побагровели. Что-то захрустело. Класс замер. Тщедушный Ип даже забрался с ногами на парту, чтобы лучше видеть. Дело шло, что называется, до первой слабины, и дал ее Пыж. Он простонал и, отняв руку от уха Бориса Леонидовича, схватился за собственное ухо поверх кисти учителя истории:

– А-а-а!!!

Подскочил Сеня-бородавочник, тот самый, что высадил зубы каминными щипцами предыдущему историку. На этот раз он решил обойтись без подручных средств и, забежав сзади, ударил учителя кистями обеих рук, сцепленными в замок. Борис Леонидович покачнулся, и тотчас же Пыж, рывком высвободившись, пнул того под коленную чашечку. У историка искривились губы, по лицу поехала болезненная гримаса.

– Бей его! За наших! За Юру-у!

– Тю-у!

– Темную ему!

Метнулась по классу, вспорхнув из-за парт, как стая рассерженных воробьев, орда подростков. Кто-то сорвал с окна тяжелый пыльный занавес и набросил на голову Бориса Леонидовича, который повалился еще под одним предательским ударом. Правда, до того как на него опустилась пыльная, пропитанная затхлостью тьма, он еще успел вытянуть худую жилистую руку и так приложить тяжеловесного Рыжова, что староста класса почувствовал себя нехорошо, попятился и осел у парты.