Читать книгу "Фиолетовый меч - Дмитрий Морозов"

Иерарх усмехнулся.

— Не будьте наивным… Это нужно для черни, и, потом — есть ещё Вы. Само существование триединого как символа божества, сошедшего на Землю, позволяет говорить о локальных проявлениях бога, и персонализации его как личности. Это даёт интересные возможности для диалога между Богом и Церковью…

— Даже так? Именно церковью — с большой буквы? — Хранитель с иронией смотрел на священника. — Не много ли чести? Вы сам замечаете, что играете словами? А насчёт того, что я в пути — это точно. Тот, кто уверен, что знает ВСЁ — не знает ничего…

— Вы не правы… Религия ведёт к одному — к ИСТИНЕ. Это в науке играют словами, а в религиозности все по другому — то что было вчера, то уже ни когда не повторится! Наука — это просто ЭКСПЕРИМЕНТ, но лучше вот так: Наука исключает самих ученых. Она спрашивает обо всем, кроме самих спрашивающих. Религия вопрошает о вопрошающих. Поле деятельности религии — это та область, которую наука постоянно отрицает: узнать познающего, увидеть смотрящего, почувствовать чувствующего, осознать сознание. Определенно, это гораздо более великое приключение, чем любая наука, потому что это происходит внутри самого ученого. Ученый может отправиться к истокам, может найти самую отдаленную границу объективной реальности, однако останется абсолютно несведущим относительно самого себя. Поэтому учёные не только бесполезны — они вредны!

— Физика поля не является вещью, но существует — и учёные с ней работают! И именно они найдут бога! Просто потому, что не говорят, а делают, не жонглируют словами, а ИЩУТ! Это гораздо сложнее, но — правильней! Однако я понял, что дискуссия невозможна — Ваше сознание уже зашорено, Вы просто не допустите другой точки зрения.

— Какой вы ещё ребёнок! Именно тот, кто верит, не задумываясь — знает всё! Глупец норовит причинить добро и забывает о людях. Мудрый бездействует. Глупый делает тысячу дел, и дела его нарочиты. И оттого у глупца все именно так — утрачена добродетель — выпячивается справедливость. Утрачена справедливость — вырастает закон. Закон есть угасание преданности и веры, и начало смуты. Как цветок отвлекает от плода, так познание уводит от истины. Благоговение перед цветком — признак невежества. Мудрый ищет плод, не соблазняясь веером соцветий. Как цветок отвлекает от плода, так познание уводит от истины. И будешь ты как цветок, у которого церковь оборвёт листья, дабы превратилась его жизнь в горький, но необходимый плод завершения!

Иерарх трижды хлопнул в ладоши, с сожалением смотря на Элана — дверь бесшумно распахнулась и в проёме возникли трое плечистых монахов с верёвками в руках…

— Похоже, логические аргументы кончились, в ход пошли более сильные. — Мрачно сказал себе Элан, оглядывая карцер. Темная келья размером не больше чем метр на два — но, в отличие от того, что рисовало воображение, довольно сухая, к тому же там были деревянные нары. Однако не успел хранитель порадоваться этому обстоятельству, как его грубо бросили на пол и принялись плотно упаковывать в гигантский кусок брезента, наматывая его как можно туже. Специальные застёжки защёлкнулись вдоль всего полотна, оставляя его ровным и не позволяя пережаться.

— Человеческая плоть слаба, но именно она заставляет нас гордо поднимать голову и бросать вызов тем, кто неизмеримо сильнее и могущественней. Поднимите и положите его на скамью — мы же не хотим, что бы наш будущий соратник простудился?

Грубые руки небрежно подхватили спеленатого как младенец землянина и небрежно бросили на нары. Тот больно стукнулся затылком о стену и прикусил губу, что бы не взвыть от негодования и бешенства. А тихий елейный голосок продолжал вещать:

— Это так называемый кокон лишения тела. Несмотря на то, что ты пытался напрячь мышцы на руках и ногах, завёрнут очень надёжно. Мои помощники — мастера своего дела. Сейчас ты не можешь пошевелить даже пальцем. Правда, лицо заматывать не велено, но это слабое утешение — после того, как закроется дверь, даже лучик света не проникнет сквозь каменную толщу. И, кстати: после часа нахождения в коконе всё тело немеет и ты перестанешь его ощущать, через сутки — твои мышцы начнут медленно погибать от недостатка кислорода, а ещё через неделю у тебя начнётся гангрена рук и ног. Даже я не знаю, когда тебя отсюда выпустят. Наверное, тогда, когда ты решишь идти по пути, милосердно указанному тебе святой матерью-церковью. До встречи! Или — прощай, не знаю… Дверь закрылась — и наступила темнота.

Кап. Кап. Где-то за стеной, на пределе слышимости перестук капель. Элан облизнул пересохшие губы. А он ещё радовался, что его поместили в сухую камеру! Руки и ноги он перестал чувствовать почти сразу. Они словно растворились в тесноте чёрных тисков. Потом пришло отчаяние — и удушье. Легкие не могли растянуть толстый брезент, и человек заметался в ужасе, пытаясь вдохнуть побольше воздуха.

Но скоро сил на отчаяние не осталось. Тюремщики хорошо знали своё дело — воздуха в сжатые лёгкие попадало ровно столько, что бы не умереть от удушья. Хранитель сам не заметил, как приспособился дышать ровно и неглубоко, словно во сне, аккуратно расходуя каждую молекулу кислорода, попадающую в его тело. Он даже стал приноравливаться к странному состоянию покоя, в котором оказался — однако на смену удушью пришла жажда. Вначале слабая и еле заметная, она постепенно набирала силу — Элан с содроганием наблюдал, как растёт это столь простое, сколь и невозможное сейчас желание. В тщетной попытке освободиться он вновь заметался на топчане, пытаясь сделать хоть что-то — но добился лишь нового приступа удушья. Землянин притих, ожидая, когда вновь лёгкие заработают в том особом режиме грёз наяву, когда дыхание очень мелкое, словно ветерок от порхания крыльев бабочки — и не заметил, как сознание его стало совершенно чистым, словно кто-то провёл по нему тряпкой, сметая неуклюжие и неловкие мысли, мешающие внутреннему состоянию покоя — и какой-то странной, неземной белизны… Сразу куда-то исчезли все страхи и волнения, тело успокоилось и работало от силы в одну десятую своего обычного режима. Удары сердца стали медленней… Ещё медленней… Приходилось ждать, дожидаясь его очередного удара: стук… Тишина… Кажется, прошла целая вечность, полная пустоты… Тишина, не нарушаемая уже ничем… Стук… Потом биение сердца стало глуше, и приходилось напрягать слух, что бы уловить его и до этого негромкие удары. Элан внезапно обнаружил, что висит над топчаном, с трепетом всматриваясь в собственное тело. Страх — тело под ним забилось, кинулось вперёд и хранитель вновь ощутил давление старого брезента. Он заставил себя успокоиться и принялся рассуждать. Смерть в его положении — мелкая ошибка, не более того. А вот возможность управлять своим сознанием независимо от тела — это стоило использовать. Землянин вновь, теперь уже сознательно принялся выравнивать дыхание, пытаясь замедлить удары сердца. Это удалось не сразу — мысли и предположения, теснившиеся в голове, мешали, сбивали с нужного ритма. Но когда разум, изнемогший под непосильной задачей, расслабился, уступив рефлексам; когда пришло то состояние грёзы наяву, тот странный и непонятный миг между явью и сном, растянутый не на мгновения — на века, Элан почувствовал, как медленно отделяется от тела и поднимается над топчаном….

Всё вокруг стало иным, ярким и грёзоподобным одновременно; стены внезапно истончились и за ними были видны иные помещения и другие люди; странный серый налёт лёг на глаза, словно землянин смотрел сквозь дым — или воду.